С утра я чувствовала себя такой невыспавшейся и усталой, что едва могла заниматься, и очень обрадовалась, когда, уроки закончились и пришло время обедать, потому что мне хотелось уйти и побыть одной. День выдался теплый, и я пришла к красивому холму у реки и села, подстелив под себя старую мамину шаль, которую предусмотрительно захватила с собой. Небо было серое, как и вчера, но сквозь облака лился белый свет, и с того места, где я сидела, открывался вид на весь город — тихий, спокойный и белый, как картинка. Я вспомнила, что на этом самом холме няня научила меня играть в древнюю игру, которая называется «Город Троя». В этой игре надо танцевать и змеей извиваться по земле, а когда протанцуешь так достаточно долго, тебе начинают задавать вопросы, и ты не можешь не отвечать на них, хочешь ты этого или нет, и чувствуешь, что должна делать все, что тебе ни прикажут. Няня говорила, таких игр очень много, но только немногие знают о них, и есть такая игра, в которой можно превратить человека в кого захочешь — прабабушка моей няни знала старика, который помнил, как одну девушку превратили в большую змею. А еще есть очень древняя игра, где тоже надо танцевать, крутиться и извиваться: в этой игре можно вынуть душу из человека, спрятать ее и не возвращать сколько захочешь, а бездушное тело будет бесцельно блуждать, лишенное чувств и мыслей. Но сегодня я пришла на холм не играть, а подумать о том, что случилось вчера — о великой тайне, сокрытой в лесу. С того места, где я сидела, мне был виден проход за городом, откуда ручеек привел меня в неведомый край. И я начала представлять, будто снова иду вдоль ручейка, так, шаг за шагом, я прошла в уме весь свой путь, и наконец нашла лес, и пробралась через кусты, и там, в сумраке, увидела то, от чего все мое тело словно наполнилось огнем, и мне мучительно захотелось танцевать, петь и летать по воздуху — я почувствовала, что изменилась и стала необыкновенной. Но мое видение совсем не изменилось и не потускнело, и я снова и снова задавалась вопросом: как такое может быть и неужели нянины сказки на самом деле правда? Днем под открытым небом все выглядело иначе, чем ночью, когда мне было страшно и я думала, что меня сожгут живьем. Однажды я рассказала папе одну из няниных сказок — ту, что о призраке, и спросила его, может ли такое быть, и он сказал мне, что в этой истории нет ни слова правды и только темные, невежественные люди могут верить в такой вздор. Он очень рассердился на няню и долго ругал ее за то, что она рассказала мне эту историю, и я пообещала няне никогда не говорить о том, что она мне рассказывает, а если скажу кому-нибудь, то пусть меня укусит большая черная змея, которая живет в лесном пруду. И, сидя в одиночестве на холме, я думала о том, может ли мое видение быть правдой. Странное, интересное и очень красивое, оно словно пришло из няниных сказок. И если действительно видела его, если оно не примерещилось мне во мраке, родившись из переплетения черных сучьев и яркого сияния луны над круглым холмом, то приходилось подумать о многом удивительном, прекрасном и страшном, чего я то жаждала, то страшилась, и от чего меня бросало то в жар, то в холод.
И я смотрела вниз на город, такой тихий и спокойный, словно белая картинка, и все пыталась понять, может ли это быть правдой. Долго я не могла решить; странный внутренний голос все время шептал мне, что я ничего не выдумала — и все же это казалось совершенно невозможным, и я знала: папа и все остальные сказали бы, что это ужасный вздор. Я и не думала откровенничать ни с ним, ни с кем-нибудь еще, понимая, что это бесполезно и надо мной только посмеются или будут ругать. А потому я долгое время вела себя очень тихо, бродила в одиночестве, размышляя о своем, а по ночам мне являлись удивительные сны, и иногда я просыпалась рано утром, с криком протягивая к ним руки. Но при этом мне было еще и страшно, потому что в моем видении таились всякие опасности, и, не остерегайся я, со мной могло бы случиться что-нибудь ужасное, если только, конечно, все, что со мной происходило, было правдой. Старые нянины сказки беспрерывно вертелись у меня в голове, и днем, и ночью — я все время обращалась к ним, вспоминая мельчайшие детали, и даже гулять ходила в те места, где няня рассказывала мне свои странные истории; и по вечерам, устроившись у огня в детской, я представляла себе, будто няня сидит рядом на стуле и, как всегда шепотом, боясь, чтобы кто-нибудь не подслушал, рассказывает мне какую-нибудь удивительную сказку. На самом деле она предпочитала раскрывать мне свои тайны где-нибудь в поле или в лесу, подальше от дома, потому что она говорила, что это очень важные тайны, а даже у стен бывают уши. Когда же няня хотела рассказать мне нечто большее, чем простая тайна, нам приходилось прятаться в кустах или глубоко в лесу. Мне всегда казалось очень забавным пробираться вдоль живой изгороди, тихо-тихо, а потом, когда мы были уверены, что нас никто не увидит, прятаться в кустах или внезапно скрываться в лесу. Только тогда мы могли быть уверены, что наши секреты останутся между нами и никто их не узнает. Иногда, когда мы прятались особенно тщательно, няня показывала мне всякие странные вещи. Я помню, как однажды мы забрались в орешник над ручьем и нам было очень тепло и уютно, хотя только-только наступил апрель: солнце припекало, и уже начинали раскрываться первые робкие почки. Няня пообещала показать мне кое-что забавное и показала, как можно перевернуть весь дом вверх дном, да так, чтобы никто и не узнал, что это твоя работа: горшки с кастрюлями будут прыгать в немыслимом танце, от фарфора останутся лишь осколки, стулья начнут кувыркаться, и случится еще много забавных вещей. Я попробовала проделать такое однажды в кухне и увидела, что у меня очень хорошо получается, потому что огромное количество тарелок вылетело из шкафа, а кухаркин столик завертелся и перевернулся вверх ногами, как она потом говорила, «прямо у нее на глазах», но бедная женщина так испугалась и побледнела, что я этого больше не делала, потому что любила ее. А еще в той же ореховой роще, где няня научила меня управлять вещами, она показала мне, как вызывать всякие постукивания и шорохи в доме, и этим я тоже овладела. Научила меня няня и стихам, которые надо произносить в определенных случаях, и разным особым жестам, и многому другому — сама она узнала обо всем этом от прабабушки, когда была еще совсем маленькой девочкой. Я не раз размышляла о няниных рассказах после странной прогулки, во время которой мне показалось, что я увидела великую тайну, и мне хотелось, чтобы няня была сейчас со мной, хотелось расспросить ее обо всем, но она ушла от нас более двух лет назад, и никто не знал, что с ней стало и куда она подевалась. Но я всегда буду помнить те дни, даже если доживу до глубокой старости, потому что я все время чувствовала себя очень странно, постоянно осмысляя происшедшее и мучаясь сомнениями. Иногда мне казалось, что все это правда, а потом вдруг моя уверенность снова испарялась — ведь такого не бывает на свете, и все начиналось сначала. Но я старалась не делать вещей, которые могли быть очень опасными. Я долго выжидала и размышляла, но никак не могла обрести уверенность и никак не решалась проверить свои сомнения, пока однажды не убедилась, что все, о чем говорила няня, чистая правда. Я была совсем одна, когда узнала это. Волна радости и страха захлестнула меня, и я со всех ног помчалась в ту самую рощу, где мы любили прятаться от посторонних глаз и где няня сделала глиняного человечка. Там я закрыла лицо руками, бросилась на траву и пролежала часа два, не шевелясь, шепча про себя сладостные и ужасные вещи, повторяя и повторяя некоторые тайные слова. Все, что со мной случилось, — правда, и это было чудесно, это было великолепно, и когда я снова вспомнила нянину сказку и свое видение в тайном лесу, меня бросило в жар и в холод, и воздух показался мне наполненным благоуханием, ароматом цветов и пением чьих-то голосов. И я захотела слепить глиняного человечка, вроде того, которого давным-давно делала няня, но мне пришлось все рассчитать и о многом подумать заранее, чтобы никто не заподозрил, чем я собираюсь заниматься, ведь я была уже большая и не могла носить глину в жестяном ведерке. Наконец я кое-что придумала, и принесла влажной глины в рощу, и сделала все, что делала няня, а когда я закончила лепить, то увидела, что мой идол получился даже лучше и красивее, чем у нее. Через несколько дней, справившись пораньше с уроками, я отправилась к тому ручейку, что привел меня однажды в странные таинственные места. И вновь я пошла вдоль ручья, пробиралась через кусты, под низкими ветвями деревьев, брела темными лесами, полными стелющихся колючек, и зашла далеко, очень далеко. Потом я долго одолевала темный тоннель по высохшему каменистому руслу ручья, пока наконец не вышла к зарослям кустарника на склоне холма. И хотя почки на ветвях уже раскрылись, там все выглядело почти таким же черным, как и в первый раз. Я медленно поднялась вдоль кустов к большому голому склону холма, где впервые увидела странные серые камни. Небо было светлее, чем в первый раз, но кольцо диких холмов все равно оставалось темным, нависающие леса выглядели черными и страшными, а необыкновенные камни имели обычный серый цвет; я посмотрела с большого кургана вниз и снова увидела все эти загадочные круги один в другом; постепенно камни начали танцевать вокруг меня и приплясывать на месте, и казалось, что они кружатся и кружатся, как гигантское колесо, — словно ты сидишь в центре Вселенной и наблюдаешь, как звезды несутся сквозь пространство. Тогда я пошла между камнями, и танцевала с ними, и пела странные песни; и, как в первый раз, опустив губы в воду, пила из светлого потока, что пробегал по дну тайной лощины, а потом направилась дальше, к глубокому озерцу среди переливающегося мха, и села возле него. Передо мной мерцал потаенный сумрак лощины, сзади высилась травяная стена, а вокруг нависал лес, который и придавал лощине такой укромный вид. Я знала, что вокруг совсем никого нет и никто меня не увидит. Поэтому я сняла туфли и чулки и опустила ноги в воду, произнеся известное мне заклинание. И вода оказалась вовсе не холодной, как я ожидала, а теплой и очень приятной — словно нежный шелк струился по моим ногам или нимфа ласкала их поцелуями. Тогда я произнесла еще одно заклинание и сделала особые знаки, а потом вытерла ноги полотенцем, которое захватила с собой, и обулась. Вскарабкавшись на крутую стену, я попала в то место, где были яма, два прекрасных круглых кургана, земляные валы и всякие странные фигуры. Я не стала спускаться в яму, но фигуры различила совершенно отчетливо, потому что было светлее, чем в первый раз, и тут я вспомнила одну историю, которую почти совсем забыла — в той истории фигуры назывались Адам и Ева, и только посвященные могут понять, что это значит. Я продолжила свой путь, пробралась по скрытой тропке и пришла к тайной роще, про которую нельзя писать. Где-то на полпути я остановилась и приготовилась к встрече; завязала глаза платком и удостоверилась, что ничего не вижу — ни прутика, ни листочка, ни неба. Это был старый шелковый носовой платок, красный с большими желтыми пятнами, и я сложила его вдвое и завязала себе глаза, так что совершенно ничего не видела. Потом я пошла дальше, на ощупь, медленно-медленно. Сердце у меня билось все быстрее и быстрее, в горле стоял какой-то ком, от которого я задыхалась, и мне хотелось кричать, но я сжала зубы и продолжила путь. Сучья цепляли меня за волосы, большие шипы царапали меня, но я дошла до конца тропы. Там я остановилась, поклонилась и обошла поляну, вытянув вперед руки, — но ничего не произошло. Я сделала еще один круг — и снова ничего. Тогда я в третий раз обошла поляну — и все оказалось чистой правдой, и я пожалела лишь о том, что приходится столько ждать своего бесконечного счастья.
