— Ты же не допустишь этого, дорогой? — Чарльз не усомнился ни на минуту: это был голос любви. В нём проступала мольба, клокотали страсть и заклинание, звенела надежда и сжимала зубы боль.
Мужской голос был груб, насмешлив, язвителен, зол и мелодичен одновременно.
— Ты полагаешь, что я не хозяин в своём доме, Бесс? — и на пороге появились мистер Райан Бреннан и его сестра Элизабет.
Донован успел зайти за колонну. Его не заметили. Но сам он увидел, что последние слова Райана произвели на сестру удивительное действие: она словно пригубила сладчайшего вина. Глаза девушки затуманились, на щеках появился нежнейший румянец, улыбка осветила лицо. Она поднялась на цыпочки и приникла губами к щеке брата, и Донован видел, что глаза самого Райана тоже увлажнились нежностью. Мистер Бреннан погладил сестру по волосам и попросил распорядиться, чтобы ему принесли кофе в кабинет. Мисс Элизабет кивнула и сказала, что всё утро будет у художника в бывшей комнате дяди.
Донован поспешил вернуться к себе, по пути встретив дворецкого и попросив другой стул. Мимо него пробежали мисс Шарлотт Ревелл и ее сестра Летти. Донован обернулся вслед девицам и мисс Летиция — тоже обернулась. Белый локон завивался возле её розовой мочки, голубые глаза смотрели игриво, даже более чем кокетливо.
Но девушки быстро исчезли.
Мисс Элизабет не заставила его ждать и появилась спустя считанные минуты.
Опровергая вчерашнее представление и странный ночной сон Чарльза, девица оказалась спокойной и сговорчивой: она без всяких возражений приняла требуемую им позу и застыла на стуле совершенно неподвижно, устремив взгляд в окно и явно думая о чем-то своём. Она и словом не обмолвилась о том, чтобы он приукрасил оригинал, не высказывала пожеланий и не давала советов.
Такое поведение было весьма редким для женщины и весьма удивило Донована.
Чарльз быстро делал один набросок за другим, испытывая к своей модели куда большую симпатию, чем накануне: в случайно виденной сцене проступило делающее девушке честь душевное тепло, любовь к брату очень украсила её в глазах живописца, и Чарльз неосознанно перенёс эти впечатления в наброски: облегчил тени вокруг глаз, добавив самим глазам тепла и света, долго выбирал максимально выигрышную позу. Глаза девушки были тёмными, радужная поглощала и растворяла в себе зрачок, но сами глаза были очень выразительны.
Он попросил Элизабет убрать волосы со лба, и она безропотно подчинилась, всё ещё думая о чём-то своем. В конце сеанса Донован внимательно просмотрел эскизы. Ему удалось безупречно ухватить сходство и добиться того, чтобы недостатки внешности — слишком твердые губы и нос с жесткой горбинкой — не контрастировали, но гармонировали с величественной позой леди, он рисовал не леди Макбет из своего сна, но Коэлию Конкордию, римскую весталку.
По истечении полутора часов, во время которых мисс Элизабет почти не меняла позы и была погружена в глубокую задумчивость, Донован попросил её выбрать набросок для портрета и завтра прийти в другом платье. Мисс Бреннан подошла к нему и один за другим пересмотрела эскизы, потом неожиданно обратила взгляд на него самого, после чего снова стала рассматривать рисунки.
— Вы привыкли угождать своим моделям, не так ли? — в контральто девушки проступила язвительная насмешка.
— Нет, — Донован шестым чувством понял, что этой особе претит робость, и ответил с излишней резкостью, — я иногда наделяю свои модели выдуманными мною добродетелями или воображаемыми пороками, но льстить не люблю.
Элизабет Бреннан посмотрела ему в глаза, и он выдержал её пристальный взгляд.
— Мне вы польстили, — проговорила она тоном, не допускающим возражений, но неожиданно смягчила тон улыбкой, тонкой и доброжелательной, — однако, кажется, мне и вправду лучше убирать волосы со лба, да?
Донован кивнул. Мисс Элизабет была причесана по последней моде: на лоб — удивительно высокий и чистый — опускались завитки кудряшек, длинные волосы были убраны назад и закреплены золотыми гребнями на затылке. Но причёска не шла ей, сугубо выделяя на лице линию носа. На одном из набросков Чарльз открыл лоб и распрямил волосы, убрав их на греческий манер, — и неправильные черты девушки приобрели вдруг царственную величавость.
Она выбрала именно этот набросок, но тут же спросила с некоторым сомнением:
— Как мне одеться завтра? — в этом вопросе уже чувствовалось некоторое доверие, и Чарльз понял, что ему удалось разбить лед холодности леди.
Он чуть развёл руками.
— Ведь у вас траур. Простое чёрное платье. Я буду ждать вас в десять утра.
Она спокойно кивнула.
— До завтра, мистер Донован.
Оставшись один, Донован быстро перенёс набросок на полотно и задумался. Жизнь некрасивой женщины — череда боли. Каждая красавица напоминает о твоей ущербности. Каждое зеркало издевается. Мужчины не замечают. Но мисс Бреннан умела владеть собой и, видимо, была наделена немалым умом. При этом леди, подобных мисс Элизабет, Донован знал это, сердить опасно. Слишком легко боль ущербности перетекала в злость и ярость. О чём шла речь у них с братом? «Ты же не допустишь этого?» Что она имела в виду?
Чего не должен допустить мистер Райан Бреннан?
Остаток дня Донован провёл в церковной мастерской, а утром снова был в комнате, где стоял его мольберт.
Девушка оказалась способной ученицей: она была причесана иначе и с порога улыбнулась художнику.
— Брату очень понравилась моя новая прическа. Он сказал, что она не модна, но очень мне к лицу.
Донован понял, что она говорит о Райане, но осторожно спросил, сделав вид, что не понял:
— Ваш брат? Мистер Райан или мистер Патрик? Мне представили двоих.
— Райан, — ответила она, — мнение Патрика о женской внешности весьма тривиально, если вы заметили.
Донован чуть улыбнулся.
— Мнение о женской красоте у мужчин бывает трех видов, мисс: мужским, человеческим да ещё, у мужчин, подобных мне, художественным. Первое, да, — кивнул он, — встречается чаще.
Он снова удостоился тонкой улыбки леди.
Начав сеанс, он тихо сказал:
— В день, когда я приехал в Шеффилд по приглашению дяди, отпевали вашего брата. Примите мои соболезнования.
Леди вздохнула, тяжело и прерывисто. Голос её сел до хрипа.
— Проклятый год. Отец, Уильям, Мартин. Мне кажется, мы никогда не снимем траур.
Мисс Элизабет ничего больше не сказала, но Донован понял, что торопиться не нужно. И впрямь, леди, помолчав, продолжила:
— Мартин был излишне чувствителен. Мне всегда казалось, что он слишком хорош для этого мира. — Губы её чуть дрогнули, и она добавила, — или мир слишком дурен для него. Уильям же… он был копией Патрика. И тоже воспринимал жизнь излишне драматично.
