– Ну и что! – гордо вздернула голову Лизонька. – Свободная женщина скидывает с себя узы ненужной морали и не обращает внимания на глупые пересуды.
– Ну слава Богу, что я не свободная женщина! – всплеснул руками Порфирий Николаевич.
Лиза наморщила белый лобик.
– Дядя, – с трагизмом и оттенком утомленной мудрости произнесла она. – Дядя, вы отстали от жизни…
– Елизавета Михайловна, – жестко ответствовал бездушный тиран, – я напоминаю, что ваша мать – а моя покойная сестра – завещала все имущество вам только при условии достойной жизни. Заметьте, даже не благочестивой и праведной, а всего лишь достойной. Так вот, я скажу, что ваше нынешнее поведение никак не является достойным!
Лизонька скрипнула зубами. Ее хорошенькое личико исказилось в гримасе бессильной злобы.
– Так что, дорогая моя… – дядя встал из-за стола, шумно отодвинув стул, – я не имею ни желания, ни возможностей – не запирать же в комнате? – удерживать вас от этого поступка. Мое дело – всего лишь предупредить о возможных последствиях.
* * *
Мишка выскользнул из дома за полночь.
Раньше никак не получалось – маленький Федька плакал в своей колыбели, разбуженная им Дуська куксилась и ныла, дергая заспанную мать за подол, пока та укачивала младенца. Отец, еще с вечера чем-то недовольный и озабоченный, громко ругался и бил кулаком в стену, пытаясь заставить всех замолчать.
Только часа через три, когда в избе все успокоилось, сонно зачмокал утомленный собственным ором Федька, а сестра прикорнула под боком у мамки – с другой стороны заливисто всхрапывал отец, – Мишка осторожно спустил босые ноги на пол. Потом тихонько, на цыпочках, все так же босиком (последняя обувка у него сгнила еще по весне) выскользнул за едва скрипнувшую дверь.
Конечно, узелок он не собрал. Да и не из чего было: на ужин голодные младшие смели дочиста все, даже не дав Мишке возможность припрятать хотя бы корку. Но ничего. Пусть устыдятся потом, когда он важно выложит на стол с трудом добытые и честно сохраненные – ни кусочка не откусит! – гостинцы. Мамка, наверное, всплакнет и скажет что-то вроде: «Ох, добытчик ты мой, большой уже!» – а тятька сурово и уважительно потреплет по голове.
Мишка мечтательно улыбнулся и прибавил шагу.
* * *
Конечно же, Лизонька не послушалась дядю.
Она уже давно не уважала Порфирия Николаевича – с того самого момента, когда узнала, что тот ровным счетом ничего не смыслит в социализме, не следит за экспедицией Нансена и на досуге – о ужас! – почитывает сентиментальные романы. Лизонька с нетерпением считала месяцы, которые оставались до ее совершеннолетия. Вот тогда-то, с маменькиными и папенькиными деньгами, она сможет делать что хочет, совершенно не заботясь о том, что подумает этот ретроград с его нелепыми бакенбардами и седым хохолком на блестящей лысине!
Так что она дождалась, когда в доме все стихнет и воцарится сон, – и осторожно, на цыпочках, вышла за дверь. Конечно, романтичнее и в чем-то даже героичнее было бы ловко перемахнуть через подоконник, но, увы, Лизина комната находилась на втором этаже.
Лохматый Байрон, помесь маменькиной болонки и какого-то местного кабысдоха, неуверенно тявкнул, как бы соображая: не препятствовать барышне гулять среди ночи или же перебудить весь дом во избежание нарушения неписаных правил. Лиза потрепала его по жирной холке и сунула кусок холодного цыпленка, оставшийся с ужина.
Байрон решил – не препятствовать.
* * *
В овраге на краю поля, где толпился стягивающийся со всех окрестностей – а кое-кто шел издалека, как на богомолье! – народ, стоял тяжелый запах курева, браги, немытого тела и пропотевших тряпок. В лицо Сеньке пахнул удушливый жар костра и вонючее дыхание гниющих утроб. Это были нищие – совсем не те, кто ему нужен. У них нечем поживиться, их опасно трогать, потому что их язвы мокнут, кожа покрыта струпьями, а дыхание отравлено болезнями. Нищие несут с собой голод, хворь и смерть – и Сенька, руководствующийся воровскими сложными суевериями, сторонился их, как могущих украсть его удачу, наделить своими несчастьями.
Брезгливо сморщившись, провожаемый завистливыми и недобрыми взглядами, он стал медленно отходить в сторону, к более богатым группам. Нищие – злобное и жестокое племя, с них станется убить его за понюшку табаку. А уж сегодня-то Сеньке жить хотелось как никогда.
* * *
Мишка сбил все ноги и жестко занозил пятки, пока пробирался до Ходынского поля. Пусть идти было не так уж и много – всего-то пять-шесть верст, для быстрого и легкого Мишки это сущие мелочи, – но разбитая, раскатанная телегами, истоптанная за последний вечер тысячью ног, превратившаяся в сплошные комья и ямы дорога сурово обманула его. Он несколько раз упал, не заметив в темноте промоины, запнувшись за выступающую корягу, угодив в ловушку из хитро свернувшегося петлей обрывка чьего-то пояса, – но мечта принести семье царские гостинцы гнала его вперед.
Наконец, завидев в полумраке мерно покачивающиеся и о чем-то переговаривающиеся тени и втянув ноздрями кисловатый запах свежеиспеченного хлеба, Мишка приосанился, принял небрежный вид – и с тщательно скрываемой радостью поспешил туда.
* * *
Лиза уже жалела, что принарядилась. Ведь надо же было только придумать – прицепить мамину брошку, собираясь идти к мужикам и с мужиками! Где только были ее мысли?
Она уже начала раскаиваться в этой когда-то казавшейся просто замечательной идее – плечом к плечу, с русским народом и все такое, – сейчас этот самый русский народ, сгрудившийся кучками около костров, в нетерпеливом ожидании, когда же забрезжит рассвет и можно будет наконец-то отправиться на гуляние и, самое главное, броситься к раздаче гостинцев, казался ей жутким чудовищем, непонятным и пугающим.
Она робко подошла к мужикам, топчущимся неподалеку и поглядывающим на нее с нескрываемым любопытством, – в этот момент она виделась себе каким-то укротителем диких зверей, входящим в клетку к хищникам, – и неловко протянула руку, словно боясь, что они откусят ей пальцы.
Мужики так же неловко замялись, не зная, как ответить барышне на этот жест, а потом один из них, судя по франтоватой жилетке, бывавший в городе и кое-чего повидавший, звонко чмокнул ее руку мокрыми липкими губами. Лизу передернуло – ей показалось, что по ней проползла жирная улитка.
– Мурсью, – невпопад продекламировал мужик, горделиво приосанившись от знания барского языка.
Лизонька кисло улыбнулась и быстро поспешила прочь, нервно отирая руку о краешек жакета.
* * *
Красивая, крепкая, полногрудая девица шаловливо ухмыльнулась Сеньке, но не успел он послать ей ответный привет, как наткнулся на угрюмый взгляд статного чернобородого мужика. В том явно была примесь цыганщины – губы алели спелыми сливами, влажные карие глаза смотрели жестко и повелительно, будто их владелец собирался холостить жеребца. Сенька понял намек соперника и, деланно пожав плечами, прошел мимо, лишь скользнув взглядом по крутому крупу девицы.
