Послышался звук, как будто треснул толстый лед на поверхности озера, и Мэб со своим переводчиком ушли.
Я стоял на коленях, меня била дрожь от звука ее голоса. Спустя минуту я понял, что у меня течет кровь из носа. Еще спустя минуту я понял, что струйки крови выходят и из моих ушей. Глаза болели от напряжения, как будто я слишком долго пробыл на ярком солнечном свете.
Мне потребовалась еще минута, чтобы заставить ноги двигаться. Тогда я дотащился до ближайшей ванной и умылся. Потом потратил некоторое время, тыкая наугад в моей памяти и пытаясь понять, есть ли в ней какие-нибудь дыры, которых не было прежде. Черт, вот будет удивительно, если я буду в состоянии сказать, взяла ли она что-то еще.
— Иисус Христос, — выдохнул я, дрожа.
В самом деле, хотя я не участвовал в нападении на башню Мэб, а когда явился туда, я невольно послужил интересам Мэб, но факт оставался фактом, я действительно нанес ей то же самое оскорбление, что и Шипастый Намшиэль. Раздирающая ярость, которая превратила ее голос в лезвия, вполне могла быть направлена в ближайшем будущем на меня.
Я вышел из часовни и спустился в кафетерий.
Заставлять себя поесть было все-таки намного более приятно, чем то, что происходило несколько минут назад.
Доктор вошел в комнату ожидания в десять семнадцать той же ночью.
Черити вскочила на ноги. Она провела большую часть дня со склоненной головой, тихо молясь. Она не плакала, по крайней мере сейчас, но она обняла свою дочь, тесно прижимая ее к себе.
— Он восстанавливается, — сказал доктор. — Операция прошла… — он вздохнул. Он выглядел таким же усталым, как и женщины Карпентеров, — как ожидалось. Даже лучше, на самом деле. Я не хочу делать никаких заявлений по этому поводу, но, кажется, он стабилен, и, предполагая, что в следующие часа два не будет никаких осложнений, я думаю, он выкарабкается.
Черити закусила губу. Молли обняла мать.
— Спасибо, Доктор, — прошептала Черити.
Доктор устало улыбнулся.
— Вы должны понять, что … повреждения были весьма обширны. Маловероятно, что он сможет полностью восстановиться. Возможно повреждение головного мозга, мы не знаем этого, пока он не проснулся. Но даже если это не так, другие травмы очень серьезны. Он будет нуждаться в помощи, возможно, всю оставшуюся жизнь.
Черити спокойно кивнула.
— У него будет помощь.
— Да, верно, — сказала Молли.
— Когда я смогу увидеть его? — спросила Черити.
— Мы поднимем его часа через два, — сказал доктор.
Я откашлялся.
— Извините меня, Доктор. Он будет на искусственном дыхании?
— Пока да, — сказал доктор.
Я кивнул.
— Спасибо.
Доктор кивнул нам, и Черити снова поблагодарила его. Он ушел.
— Хорошо, кузнечик, — сказал я. — У нас есть время, чтобы убраться.
— Но они собираются поднимать его… О! — сказала Молли удрученно. — Искусственное дыхание.
— Ну, это лучше, чем никаких шансов, а? — спросил я ее.
— Все в порядке, ребенок, — сказала Черити спокойно. — Я позвоню домой, как только он проснется.
Они крепко обнялись. И мы с Молли пошли.
— Да, — сказала Молли очень усталым голосом. — Я сделала ту домашнюю работу.
Я тоже чувствовал себя усталым.
— И?
Она кивнула и утомленно улыбнулась мне.
— Карл Великий.
В небольшой жилой комнате было четверо Стражей, все седые ветераны, и еще двое молодых участников на кухне, и я был уверен, что есть еще по крайней мере двое на улице, несущие охрану под завесой. Когда я вошел в кухонную дверь, один из молодых Стражей удивленным тоном спросил у меня пароль. Я вежливо сказал ему, что он должен делать, и спросил его, где может быть Люччио.
— Это анатомически маловероятно, — ответил молодой человек с британским акцентом. Он налил вторую чашку дымящегося чая и сказал, — Пейте. Я сообщу ей, что Вы здесь.
— Спасибо.
Люччио появилась через несколько минут. Я потягивал чай, сидя за столом Мёрфи.
— Освободите комнату, пожалуйста, Чендлер, Костикос.
Молодые мужчины вымелись в жилую комнату, вежливая иллюзия, на самом деле. Дом был слишком маленьким, чтобы хоть как-то обеспечить приватность.
Люччио налила себе чашку чая и села напротив меня.
Я почувствовал, что мои плечи немного напряглись. Я вынудил себя сидеть тихо и отхлебнул глоток чая.
— Нам нужно поговорить, — сказала Люччио спокойно, — об Архиве.
— Ее зовут Ива, — сказал я.
Она нахмурилась.
— Я очень беспокоюсь, Гарри. Из-за твоей личной близости с нею. Это опасно.
Я поднял брови.
— Опасно? Я в опасности, потому что воспринимаю ее, как реального человека?
Люччио скривилась, как будто попробовала что-то горькое.
— Откровенно? Да.
Я подумал о том, что надо бы быть дипломатичным и вежливым. Честно, я в самом деле так подумал. Но в то время, как я думал об этом, я случайно задел кнопку, которая переводит мой язык в режим автопилота, потому что он сказал:
— Это — куча дерьма, Капитан, и ты знаешь это.
Выражение ее лица осталось тем же, но внимание сосредоточилось на мне.
— Что — это?
— Да. Она — ребенок. Она одинока. Она не какая-то компьютерная база данных, и это жестоко — рассматривать ее так.
— Да, — сказала Люччио прямо. — Жестоко. И это — самый безопасный способ иметь с нею дело.
— Самый безопасный для кого? — потребовал я.
Люччио отхлебнула глоток.
— Для всех.
Я хмуро уставился в свою чашку.
— Объясни мне.
— Архив … существовал в течение долгого времени. И всегда передавался по семейной линии, от матери к дочери. Обычно Архив наследуется женщиной, когда она находится в возрасте лет тридцати с чем-то, когда ее умирает мать, и после того, как она родила свою собственную дочь. Несчастные случаи редки. Часть природы Архива — стремление защитить себя, потребность избегать людей, контакты с которыми связаны с риском. И учитывая имеющиеся у нее обширные знания, Архив очень хорошо приспособлена для ухода от опасных ситуаций. А если они все-таки возникают, сила, доступная Архиву, гарантирует ее выживание. Чрезвычайно редко хозяин Архива умирает молодым.
— Дальше, — проворчал я.
— Когда Архив передают … Гарри, попытайся представить, вот ты живешь своей жизнью, со всеми ее триумфами и трагедиями — и внезапно оказываешься со вторым набором воспоминаний, каждым кусочком столь же реальных для тебя, как и твои собственные. Второй набор страданий, любовей, триумфов, потерь. И все они реальны, как твои собственные. А потом такие же третьи. И четвертые. И пятые. И еще и еще. Прекрасная память, абсолютные воспоминания каждого Архива, которые были до тебя. Пять тысяч лет памяти.
