Марфа снова поперхнулась, будто уже сейчас глотнула неведомой спиртовой настойки. И про огонь мирская знает, и про камни. Нет выхода. Не у нее, а у Анечки, у доченьки, у…
«Марик!» — словно шевельнулось что-то внутри. Как в те времена, когда сын был жив, стучался внутри живота, находился под ее защитой.
— Правда! — Марфа встала, потянулась к неопрятной бутылке, нюхнула горлышко, поразившись тому, как хорошо пахнет удобренный забей-травой паленый спирт.
— Кретинка… Вот кретинка-то, — жалобно застонала над моим ухом Жека. — Нет, ну это ж надо, а… Овца несчастная! Бутылкой этой дуре по кумполу, и вся любовь!
— А ты бы догадалась сразу… вот прям сразу, да? — заоправдываласъ я. Мне такая версия в голову не приходила. А вот штука, которая в просторечии именуется «шило в…», в одном месте, в общем… Ну та, которой мы ресторатора Артемчика в «Марселе» к месту пригвоздили, — очень даже. Это ведь реально одной левой рукой делается, пары секунд должно хватить — и все, мирская как повязанная, сосредоточиться ни на чем не сможет, а из сведенных судорогой рук цепочка вылетит. Анечка же умная девочка, вон как о ней Марфа хорошо думает. Сообразила бы, что к чему, если бы посильнее и постарше была. Она даже сейчас, в воспоминаниях, нервничала куда меньше матери — то ли надеялась, что ее спасут, то ли в ней интерес перевешивал отчаянность момента.
— Ну… знаешь, ну вот такой медузой размазанной точно бы не сидела! — Евдокия переломала пополам нераскуренную сигарету. — Хоть тушкой, хоть чучелком… Что ж она так подставляется-то, калека!
Марфа молчала так, будто ее с нами вообще не было, будто она вся по ту сторону телевизора осталась.
— Девчонки, ну дайте посмотреть спокойно, а? — одернула нас Зина.
Старый молчал, а Афоня чуть ли не плевался себе под нос, мешая последние ругательства с какими-то своими вариантами решений.
Тут изображение запузырилось слегка, словно мы все это в луже наблюдали, и начал накрапывать дождик.
Марфа лицо ладонями закрыла: щеки пылают, а пальцы бледнющие, и сквозь них слеза выступила, как кровь сквозь бинт. Правда, прозрачная.
— В телевизор смотри! Смотри, я кому сказал, — рыкнул вдруг Старый. И нам походя пояснил: — Это она сейчас такое… Сами все увидите…
Марфа руки на столешнице сложила, как примерная ученица, затряслась немножко, но свою сущность дальше показала.
— Нет, погоди… — Соня, кажется, слегка ослабила хватку. Или показалось? По крайней мере хуже Анютке не становилось: дышала с присвистом, как тяжко простуженная, но не стонала и в забытье не впадала. Разве что обмякла слегка, почти облокотилась о жесткие Сонины колени. (На общественном балконе было темно, а в кухне их маскировала скатерть, Марфа не обратила внимания… а сейчас сообразила, что ноги у лженевесты крепкие, как у наездницы или спортсменки. А ведь такой безвольной выглядела, прям как Ленка-Амеба, средняя дочка мамы Иры.)
— Мама!
— Я здесь, Анюточка, я здесь… Что делать? — всполошилась Марфа и посмотрела на преступницу с такой надеждой, будто та была ей доброй советчицей и давним другом.
— Поставь бутылку на место. Вот молодец. Мне тебя просто так гнобить бессмысленно. — Ожерелье снова чуток натянулось. И сразу же опало. Словно резинка на дурацком мячике-раскидае.
Марфа сосредоточилась, ожидая нового приказа, медленно глянула незваной гостье в глаза. Как-то опять отвлеченно подумала, что в школу Анютка завтра явно не попадет, вон, уже без четверти двенадцать, не выспится ребенок. Так что, когда эта вся шушера закончится, Марфа возьмет да и нарежется дорогущего коньяка, по самые брови упьется и забудет это все.
По всему получалось, что девка сама еще не выбрала, что творить дальше. Но варианты обдумывала как-то странно, без единого упоминания того, что предполагала делать. «То ли „Берлин“ выбрать, то ли „Канны“. А ведь я не боюсь, вот возьму и выберу. Правильно Схимник про такую власть говорил, куда там оргазму, господи ты боже мой! Гы! Оргазм, блин, головного мозга. Танцы со смертью… Зря Венька сам не попробовал, наркошам каким-то все поручил. И они ни хрена не сделали, и он пролетел, как та фанера. Не знал Венька, что теряет. А я теперь сильная, да… Сама ведь от себя не ожидала, правда? А Венька — дурак. Дурак и трус, да… Так все-таки, что дальше выбрать — „Канны“ или „Берлин“. Или уж сразу „Амстердам“? А ведь я смогу…»
Что скрывалось под географическими названиями, Марфа поняла не сразу, уцепившись за сладко знакомую мысль о том, что неизвестный Веня трус, дурак и кто-то там еще по непонятному поводу. Презрение к мужикам цвело в Соне таким прекрасным и знакомым цветом, что в другой ситуации Марфа бы с удовольствием переменила тему разговора, расположила к себе собеседницу. А сейчас…
— Ну вот смотри… Ты же мысли читать умеешь, да? — Соня как-то очень ласково улыбалась.
Марфа пожала плечами.
— Да не прикидывайся, умеешь. И читать, и внушать. Я, пока на твоем дурном балконе сидела, сама чуть не поверила…
— Во что?
— Ну ведь, деточка, никого убивать нельзя. Ни себя, ни… — Соня передразнила фирменное Марфино квохтанье. — В общем, ты молодец, хорошо постаралась. — Сейчас девица ее почти подбадривала, хвалила. Не так, как мама Ира, но похоже. И Марфа чуть не улыбнулась в ответ, но тут Анечка снова захрипела жалобное:
— Мама, я пить хочу, очень.
— Сейчас, доченька, сейчас… — Теперь Марфа не радовалась, а почти плевалась ненавистью. Будь ее воля, порвала бы эту чуть не помершую тварь на куски. Да только вот…
— В глаза мне смотри! Я сейчас свадьбу стану вспоминать, а ты соображай, кто из твоих… кто у вас крыса. Поняла? — Соня снова взялась за концы пресловутого ожерелья. Намотала их на запястья, дергая Анютку то к себе, то от себя при каждом движении.
— Поняла.
— Как сообразишь, скажешь, кто это есть и как его достать. И пока не достанешь, я твою дочку не отпущу.
Марфа снова кивнула, думая о том, что час-другой Анютка в дурацком ошейнике выдержит, а вот потом… Дура! Дуреха мякинная! Девка-то тоже устанет, вырубится, ослабит внимание. Тогда…
— Слушай, мамаша, ты так громко думаешь, что у тебя на морде все написано! Меня отключишь — другие нарисуются. У тебя на лестнице двое и один внизу, в машине. У всех микрофоны.
— Врешь, — неуверенно дохнула Марфа.
— Не вру, — почти улыбнулась Соня. А потом, не повышая голоса, сказала, обращаясь к расписной сахарнице: — Веньчик, дай сигнал? Два зеленых и один красный.
