— Что, собственно, обо всем этом вам известно? — осведомился профессор Тиггз, сурово сдвинув брови.
— Держу пари, куда больше, чем он счел нужным поведать до сих пор, — предположил Гарри Банистер.
— Джентльмены, джентльмены, честное слово, никто никого не дурачил! Дайте же мне сказать, — отозвался мистер Хиллтоп со странной усмешкой. — Одно дело — неопределенность, другое дело — дознание… а ведь речь именно об этом. Понимаете, я уже очень давно выслеживаю мистера Джона Хантера, так что мне понятно, чего он добивается. Но что до достижения его цели… это своего рода игра в выжидание. Поверьте, я и в мыслях не держал вас обманывать, однако необходимо было прояснить некоторые подробности. И, прошу прощения, мистер Банистер, но одна из них касалась лично вас, сами понимаете, так что мне пришлось нанести визит в вашу замечательную усадьбу. Я, видите ли, не первый год гоняюсь за мистером Хантером: наблюдаю и жду, жду и наблюдаю… жду, чтобы он сделал ход, и надеюсь, что изыщу средства помешать ему прежде, чем это произойдет. Он — джентльмен весьма загадочный и не особо склонен откровенничать со своими преследователями.
— Помешать ему — в чем? — осведомился доктор.
— А вот это, сэр, как я уже упоминал, одна из тех подробностей, что требовалось прояснить. И благодаря детальному рассказу мистера Гарри Банистера мне это вполне удалось.
— Да позволено мне будет заметить, что вы и сами — джентльмен весьма загадочный, мистер Хиллтоп, — произнес профессор Тиггз, слегка зарумянившись. Ему не давала покоя мысль о том, что этот человек, обретавшийся среди них и пользующийся безоговорочным доверием, на самом деле оказался шарлатаном, актером, играющим роль ради своих собственных целей. А еще больше досаждало ему то, что этот актеришка с легкостью обвел его вокруг пальца; да что там, обвел вокруг пальца их всех. — С вашей стороны очень-то благородно так с нами поступить. Пожалуй, вам следует объясниться.
Мистер Хиллтоп охотно согласился.
— С радостью воспользуюсь такой возможностью. Профессор Гриншилдз, сэр, вы абсолютно верно идентифицировали письмена как этрусские. Я сам могу поручиться за подлинность табличек. Более того, вы абсолютно правы, предполагая, что люди Этрурии есть среди нас и по сей день.
— Вы, конечно же, имеете в виду мистера Хантера, — предположил старый университетский преподаватель.
— Главным образом его.
— Ага! Значит, правда. Он и впрямь потомок этого благородного народа?
Джентльмен с рябым лицом замялся, и на его губах промелькнула все та же странная улыбка.
— Верно, хотя не совсем в том смысле, как вы это себе представляете. Когда я говорю, что мистер Хантер — из Этрурии, я не имею в виду происхождение. Я просто-напросто говорю то, что говорю. Он — этруск.
— Боюсь, что не вполне вас понимаю.
Мистер Хиллтоп снова умолк, тщательно подбирая слова, способные выразить суть происходящего.
— Зовут его вовсе не Джон Хантер, — произнес мистер Хиллтоп наконец. — Да, этим именем он пользуется, под этим именем его уже какое-то время знают. Но до того, видите ли, он звался мистер Оливер Блэквуд, а до того — мистер Джеймс Галливан, а еще раньше — мистер Фредерик Чандос. А задолго до того — за бессчетное множество лет до того — он был известен под именем Вел Сатиэс. Собственно говоря, так его нарекли при рождении.
— Вел Сатиэс? Что еще за имя такое? — удивился доктор. — Что-то вроде прозвища?
— Вел Сатиэс! — воскликнул профессор Гриншилдз. Его живые глаза вспыхнули научным энтузиазмом. Он отрывисто закивал головой. — Просто изумительно! Да, да! «Сатиэс» — так звался прославленный и весьма древний аристократический род в этрусском городе Вольцы.
— Или Велка — так называли этот город и он, и все прочие, жившие под сенью его неохватных стен, — проговорил Джек Хиллтоп.
Мистер Киббл оторвался от блокнота.
— Что вы подразумеваете, мистер Хиллтоп?
— Что я подразумеваю, мистер Киббл, это как раз не важно. А вот говорю я следующее — ваш коллега профессор Гриншилдз уже обо всем догадался! — мистер Джон Хантер и впрямь благородный сын Этрурии и числится таковым с тех самых пор, как родился в священном городе Велка двадцать три века назад.
Эффект был сногсшибательный. По гостиной словно пронесся вихрь смятения и недоверчивого изумления, затягивая в себя всех и вся. Если бы один из угрюмых гипсовых бюстов, расставленных поверху книжных полок, выбрал это мгновение для того, чтобы заговорить, собравшиеся ничуть бы не удивились.
Что до мистера Хиллтопа, он, по всей видимости, остался вполне доволен произведенным впечатлением. Негодование доктора Дэмпа капля за каплей утекло в никуда, и в кои-то веки высокоученый эскулап не нашел что сказать. В определенном смысле заявление мистера Хиллтопа потрясло славного доктора почти так же, как столкновение с саблезубым котом.
— Эта мысль просто подавляет, — прошептала прелестная Амелия, когда первое волнение улеглось.
— Потрясающе, ничего не скажешь! — признал Гарри Банистер, массируя подбородок.
— Вел Сатиэс, — продолжал мистер Хиллтоп, — был лукумоном (этот термин, как я вижу, известен вам в испорченной латинской транслитерации) священного города Велка. Любимец народа, он был мужем мудрым и благородным; исключительно мудрым, не премину заметить, для своих юных лет. Он, видите ли, очень рано унаследовал отцовский титул. Отец его, Ахле Сатиэс — тоже человек высоких достоинств, — скончался от жестокой лихорадки, не пробыв у кормила власти и двенадцати месяцев. Жители города Велка оплакали владыку — и передали бразды правления его сыну, ибо с самого начала было ясно: ему предначертана блестящая будущность. Он заключил немало выгодных соглашений с расенскими городами-соперниками; как само собой разумеющееся, предполагалось, что со временем его изберут «лукумоном среди лукумонов», зилат-мехл-раснал, символическим главой этрусского народа. В те блаженные времена до возвышения Рима, видите ли, лукумоны двенадцати священных городов каждый год сходились в священной роще, в святилище бога Вольтумна близ города Вольсиния. Там, в разгар великого празднества, они избирали из своего числа духовного вождя. Первое, что он делал, это, совершая ежегодный ритуал, вбивал гвоздь в стену храма Нортии, богини судьбы, признавая тем самым, что смиряется с неизбежностью божественной воли.
Вышло так, что Вел Сатиэс и впрямь был избран главой Этрурии. Но вслед за этим знаменательным отличием его ждали почести еще более великие. Лучезарный бог Аплу — вам он известен как Аполлон, божество Солнца — одарил его своей милостью. Через своего посланника, демона Тухулку, могущественный Аполлон наделил Вела Сатиэса редчайшим и ценнейшим из даров, что за всю историю этрусков вручался лишь трижды, — и это был дар жизни.
