я решил, что своего рода «потустороннее» дерево покажется еще более странной деталью. На мой взгляд, кульминационная сцена рассказа, объединяющая быка и дерево в обстановке разрушенного храма, будит ассоциации с мифологией, лежащей в основе моего выбора быка, и может показаться почти гегелевской, синтезом элементов, представляющих иной мир. Как я уже отмечал, материал между встречами с исполинским быком был возвращением к теме предательства. Поместив эмоциональный союз моего рассказчика с его бывшей после первых встреч со сверхъестественным, я хотел попробовать что-то другое, отличное от того, что обычно делал. Обычно сверхъестественное происходит после событий в реальном мире, тем самым мы можем рассмотреть сверхъестественное как метафору обыденного, я же хотел изменить этот порядок, дабы представить обыденное как метафору сверхъестественного. Полагаю, я имел в виду нечто похожее на то, что описал М. Джон Харрисон в своем замечательном рассказе «Анима», в котором экстремальные и граничащие с саморазрушением поступки персонажа объясняются как расширенный ответ на встречу со сверхъестественным существом.
И еще: первоначальное название рассказа было «Бос Урус» [88] – так назывались по латыни вымершие огромные быки, когда-то бродившие по Европе. В гранках рассказа название значилось как «Бор Урус», а я до выхода рассказа в печать не заметил этой явной ошибки. Однако мне пришлась по душе странность опечатки, и я решил ничего не менять.
О создании «С комфортом в доме дьявола» возникает искушение рассказать, что меня воспитывали католиком, и этим ограничиться. Но конечно же, это далеко не вся история, всегда есть что рассказать. Что касается начала, то я уверен, это самый старый текст в настоящем сборнике и, как и в случае со многими другими представленными здесь рассказами, его появление было вызвано предложением Эллен Датлоу представить их для одной из ее антологий. Антология планировалась называться «Инферно» и состоять из нетематических рассказов ужасов. Мне очень хотелось написать рассказ для этого сборника. С тех пор как я начал издаваться, мне страстно хотелось поработать с Эллен, и вот шанс появился. Однако, несмотря на предложенную ею свободу действий, мое воображение довольно быстро перешло к рассказу, навеянному названием антологии (Формиты, как правило, склонны к буквальности). Вступительная, начальная строка, якобы афоризм, пришла сразу же. История, последовавшая за ней, почти целиком коренится в недавнем ночном кошмаре: в этом сне я находился в доме, полном маленьких комнат, вместе с дьяволом. Он был в облике мужчины средних лет, в мятом белом костюме с классической рубашкой и без галстука. (Возможно даже, он был бос, но в этой детали не уверен.) Наш разговор был необычен, но корректен, больше всего мне запомнилось, что мой собеседник то и дело причинял себе боль, отчасти потому, что постоянно ошибался в размерах комнат, в которых мы с ним находились. Ни одна из его травм не была серьезной: удар голенью о ножку стула, ушиб бедра об угол стола и т. п. Но постоянные, малозначительные источники досады, раздражения и огорчения, как я догадался, – являлись его вечным наказанием. В процессе разговора с дьяволом я понял, что мне суждено быть проклятым, и это наполнило меня смешанным чувством страха и печали. Дьявол же ни словом не упомянул о моем проклятии, что заставило меня задуматься, не я ли сам должен сказать об этом ему, не усугубятся ли мои мучения, если я не признаю своего статуса. А может быть, умалчивая об этом, он заставлял меня страдать? В трепещущем сердце моего ужаса таилось убеждение не в том, что место, где я оказался, было ошибкой, а то, что оно ошибкой не было. (Я ведь уже упоминал о двенадцати годах обучения в католической школе?) Как это зачастую бывает, по ходу рассказа история разрасталась. К установленному Эллен сроку я не успел ее завершить и когда отложил рассказ в сторону, он оказался готов чуть больше, чем наполовину. Время от времени я подумывал о том, чтобы закончить его, но лишь собрав воедино содержимое своего третьего сборника, понял что рассказ должен занять свое место в нем. Как уже отмечалось выше, поначалу я противился этой идее, опасаясь, что она приведет к задержке работы над книгой, со сдачей которой я и так уже затянул, но разговор с моим издателем, Дерриком Хасси, убедил меня в необходимости включить его в книгу. Когда я возобновил работу над рассказом, то понял, что пишу своего рода ответ на роман Натаниэля Готорна «Молодой Гудман Браун»; с этой книгой, как и с творчеством Готорна в целом, я познакомился на втором курсе колледжа, на занятиях по американской литературе. (Хотя большинству моих друзей довелось читать его роман «Алая буква» еще в девятом классе средней школы, я же в то время учился в классе с углубленным изучением английского языка и вместо этого читал «Марсианские хроники» Брэдбери.) До тех пор я избегал Готорна, поскольку знал, что «Алая буква», как и большая часть его работ, описывает жизнь пуритан и оттого, полагал я со всей мудростью юности, это скучно и безотрадно. Чтение таких рассказов как «Молодой Гудман Браун», «Мой родственник майор Молине» и «Итан Брэнд» (не говоря уже об «Алой букве») исправило ложную предвзятость, и я отправился в книжный магазин за сборником его избранных рассказов, которые «пробовал на вкус» со все большим интересом и энтузиазмом в течение последующих лет. Я оценил, как Готорн объединяет озабоченность моральной двусмысленностью и нюансами с элементами фантастики; и следует отметить, прочитав его, не мог понять того неодобрения и противления, которые многие мои профессора-преподаватели проявляли по отношению к более поздним писателям – таким как Кинг и Страуб. За прошедшие с тех пор десятилетия я понял, насколько ошибался в отношении Готорна (чья эмоциональная утонченность, как я позже убедился, повлияла на другого любимого писателя – Генри Джеймса). Я также расценивал «Молодого Гудмана Брауна» как образец повествования, который использовали многие писатели последующего поколения, в том числе Фланнери О’Коннор («Хорошего человека найти нелегко»), Джойс Кэрол Оутс («Куда ты идешь, где ты была?») и Стивен Кинг («Человек в черном костюме»). С помощью рассказа, над которым работал, я хотел внести свой вклад в этот небольшой список выдающихся авторов. При этом я использовал свое воспитание и образование в рамках религиозной веры, которая, несмотря на некоторые либерализирующие последствия Второго Ватиканского собора, оставалась одержимой грехом, в особенности грехами плоти, и для которой дьявол и проклятие всегда пребывали в опасной близости.
Забавно: когда я думаю об этом, значительная часть прочтенного мною за много лет была сосредоточена на описаниях преисподней – от
