Я кивнул и побежал — не к лифту, а по лестнице. Надо было торопиться.
Меня ждал Леха.
Я же не знал, что он впрямь ждет. И не один ждет. Не знал, а должен был знать, урод безмозглый.
Звонить Лехе в дверь я не стал — то ли заметил чего, то ли запах почуял. Из запертой-то двери запах слабее вытекает, а тут на пол-пролета вниз старым кострищем несло. Дверь в самом деле была прикрыта, но не заперта. Я раскрыл ее и прищурился в темный коридор. Пахло костром и мусором. Как у нас, короче.
Устал я от этого запаха, или просто нервы кончились. Вместо того чтобы красться, окликать и чутко вертеться по сторонам, заранее оценивая опасности, я сжал кулаки и потопал, не разуваясь.
У Босенковых, как и у Гуля-апы, была двушка, хоть и другого проекта, со здоровенной кухней и неправильной формы залом. С кухни разило гадостно, а в зале было слишком светло, поэтому я побежал в Лешкину комнату. И застыл на пороге.
Там было пусто и прибрано — кровать заправлена, пол чистый, все такое. На этом фоне раздолбанный монитор в верхнем ящике стола особенно пугал. Его будто о косяк со всей дури шарахнули и, обрывая провода, сунули в стол — насколько влез. Влез не особо.
Я огляделся, подумал и все-таки шагнул вперед. Видно было, что в комнате никого, ни под столом, ни под кроватью, но нельзя же не поглядеть за занавесками и в шкафу. Вот ведь дурь какая. Ну поглядел. Зашел в зал, в туалет и ванную. Свет там, кстати, нормально включался и было чисто, хоть и со странностями — например, в ванну разбили горшок с кактусом — как яйцо в сковороду, — унитаз был заткнут несколькими рулонами туалетной бумаги, а стол в зале аккуратно перевернут вверх ножками. Одни волосок к двери лепят, чтобы чужака отследить, а другие, получается, вот так, подумал я, малость дурея, и отправился смотреть, что же творится на кухне.
На кухне ничего не творилось. Там сидели Босенковы в полном составе. Молча и неподвижно.
Окно было плотно зашторено, но занавески на кухне были, как положено, легкими и тонкими. Свет все равно просачивался угловатым пятном. Поэтому, наверное, стол был отодвинут почти к холодильнику и дядя Вадим сидел за ним боком к двери. Тетя Лена сидела с другой стороны, а Леха — на стуле, вдвинутом в нишу между холодильником и кухонным гарнитуром. Одеты все были по-домашнему, сидели в одинаковых позах, с обвисшими плечами, чуть сгорбившись, и то ли дремали, то ли рассматривали сложенные на коленях руки.
Почему-то я очень испугался. Они ничего не делали, не смотрели на меня, да и выглядели более-менее, уж по-любому лучше моих. А я испугался так, что продышаться смог через полминуты и с трудом — хоть дышать плотно забившим кухню смрадом было непросто. Продышался, а что делать, не знал.
— Лех, — позвал я тихонько, сам не понимая, хочу ли быть услышанным.
Босенковы не пошевелились, никто.
Я осторожно, по стеночке, прошел к окну и с трудом сдержался, чтобы не раздернуть штору. Дико хотелось распахнуть окно, чтобы вонь эта развеялась, да и чтобы орлы эти забегали. Или хотя бы двинулись.
Правда, я не был уверен, что свет заставит их бегать или суетиться. Мы же не в сказке про вампиров, а на улице Серова, в дурацкой моей жизни, которая неумело начинает налаживаться.
Я уж постараюсь, чтобы наладилась. И у меня, и у всех моих. И у Босенковых, раз так надо. Прямо сейчас и постараюсь.
Я медленно подошел к столу и начал прикидывать, с чего начать. С кого начать, было понятно — с дяди Вадима. Он был здоровый и не слишком добрый. Никогда он слишком добрым не был. Оставлять его за спиной я не собирался. Дядя Вадим был в носках и шлепанцах — это удобно. Но ноги сунул под табуретку — это неудобно.
Он, стати, не дремал и не был в этом, как уж, анабиозе — прищуренно смотрел себе на костяшки, иногда помаргивая. По сторонам не косится — значит, на меня кинуться не должен. Сейчас я потихонечку все достану, присяду — и надо будет быстро вскочить, чтобы…
Дядя Вадим не спеша поднял руку, опустил ее мне на плечо — и я рухнул на колени. Думал, увернуться успею, спицу выдернуть, поднырнуть и выскользнуть — ни фига. Причем видел движение и руку видел — но чуть замешкался, ухнул вниз баскетбольным мячом в дриблинге, а вверх никак.
Сперва было неудобно. Потом невозможно. Спина скручивалась в клубочек, от чего ныли пятки и закладывало нос с ушами, и было больно, везде, очень. Дядя Вадим и не давил, просто руку держал — но она была как мраморная колонна, а я ее основание, не могу, раздавит же сейчас.
Я был очень занят неудобством, болью, пыхтением и дергаными мыслями о том, что же теперь делать и как выпутывать нелепо изогнутые руки-ноги, — и все равно заметил, что дядя Вадим по-прежнему смотрит себе в коленки и тетя Лена тоже не шелохнулась, а вот Леха сполз со стула, медленно, на полусогнутых, подленько как-то подошел почти вплотную ко мне и присел на корточки рядышком. Он сидел не по-гопницки, а по-птичьи, нахохлившись и подняв плечи к ушам, глядел мимо вывернутой моей головы, но быстро-быстро, раз в секунду, косился, подглядывая. Это особенно бесило.
— Лех, — просипел я, помедлил, подбирая слова, но сил и воздуха уже не хватало, и я брякнул первое попавшееся: — Спаси.
Леха стрельнул глазами в сторону тети Лены и нахохлился сильнее. Один глаз у него был ярко-красным, веки на нем воспалились и распухли.
Надо было что-то еще сказать, умное и обидное, это подействовало бы наверняка, Леха здорово велся на слова, но кончились мои слова, умерли и прихлопнулись чугунной вьюшкой, вдвинутой выше горла наотмашь, до слез. Я замычал от немой ненависти, с жутким щелчком дотянулся до спицы на поясе, выдернул ее и воткнул куда-то в Лешку.
В бедро.
Лешка жалобно заныл, не меняя положения. Тихо. Громче. Еще громче.
Я отчаянно ворохнулся, но без толку — Лешкины родители не обратили внимания ни на вой, ни на мои замахи. Ну, раз так.
Я слепо ударил спицей за плечо, куда дотянулся, дяде Вадиму в руку. И оглох — тот словно в горн над ухом затрубил, беззвучный, но пронзительный. Затрубил, на миг отдернул ладонь и тут же хлопнул мне по кулаку со спицей.
Острие ткнулось в спину, я зашипел, пытаясь выпрямиться, но дядя Вадим надавил сильнее. Я брякнулся на пол боком и вывернутым локтем. Суставы затрещали. Сейчас лопнут. Я попробовал ударить левой рукой, отъехать на боку, съежиться — нет, дядя Вадим давил как медведь лапой.
Медведь, ayu, близко не подходить, стрелять издали, брать на рогатину, если не уберегся, пугать криком, бить в шею, глаз и суставы. Я с ними по-человечески, а это же медведи, с острой злобной радостью понял я, медведи в берлоге, смрадные, огромные и сонные, зима еще не кончилась, они медленные и вялые — но все равно смертельные. А я смертельней. Я им не Машенька. Я четко знаю, что делать.
