– Никогда? Странное и не очень надежное слово.- Она рассмеялась, довольная перспективой. На свете множество пустозвонов, но хозяин не из таких. Иметь к старости дом и конюшни – чего еще можно желать?
Сен-Жермен плотнее запахнул полы халата и завязал пояс на талии Тиштри.
– Теперь говори, чего ты хочешь сейчас? Напоследок, как ты изволила выразиться?
– Не знаю,- Тиштри пошевелила бровями.- Хорошо бы придумать что-нибудь необычное, только вот что? – У нее были крепкие руки наездницы, и они сжимали его все сильнее.- Я хочу… я хочу…- бормотала она, легонько пощипывая губами его грудь, и вдруг хихикнула.- Я хочу быть сверху и чтобы ты мне ничем не мешал. То есть делал, что я говорю, и никак не иначе.- От собственной смелости по коже ее проскользнул холодок. Она – рабыня, он – господин. Кто знает, как он к этому отнесется?
Сен-Жермен насмешливо поднял брови.
– Отлично, идем.- Одной рукой он развернул ее внутри их общего одеяния и повел через темную спальню к кровати.- Скажи, как мне лечь. Я буду во всем тебе повиноваться.
– Правда? -Ни один мужчина не предлагал ей подобных вещей, и в паху ее что-то мучительно содрогнулось от сладкого предвкушения.- Хочу, чтобы ты лег на спину,- быстро сказала она и великодушно добавила: – Можешь, где надо, подсунуть подушки. Только ляг поперек постели, чтобы ноги доставали до пола.
Он повернулся, сбросив с плеч одеяние, и повалился на ложе.
– Так, Тиштри?
– Чуть выше, господин мой, чуть выше. Вот так. Во мраке едва угадывался контур покорно лежащего тела. Тиштри отчаянно щурилась, пытаясь его рассмотреть и ощущая, что лоно ее уже увлажнилось. Если так дальше пойдет, эта игра может завести далеко, так далеко, что, возможно, она и не захочет с ним расставаться. Спору нет, хозяин – прекрасный любовник. Ей вряд ли удастся когда-нибудь сыскать себе столь же искушенного, чувственного и предупредительного партнера. Но искушенность это еще не все, что хорошо понимается в двадцать восемь. Настало время всерьез подумать о будущем, как-то остепениться и, главное, завести детей, а хозяин – увы! – ей детей не подарит. Тиштри решительно перевела дух, вознамерившись извлечь из ситуации все, что возможно, и, подчиняясь внутреннему толчку, заявила:
– Сначала я лягу так, чтобы ты мог меня целовать. Я скажу, когда надо остановиться.
– Прекрасно,- серьезно произнес Сен-Жермен, хотя темные глаза его искрились лукавством.
– А потом я сообщу, что делать дальше.- Она объявляла все это непререкаемым тоном циркового распорядителя, оповещающего публику об изменениях в ходе программы.
– Как тебе будет угодно.- Нотки желания в его голосе мгновенно породили в ней отклик, но Тиштри сдержала себя.
– Если тебе придет в голову что-то, что мне могло бы понравиться, спроси сначала меня. Я сама решу, нужно нам это или не нужно.- Она намеренно оттягивала начало любовной игры, опасаясь, что действительность окажется много беднее посулов воображения.- Пожалуй, пора.
Он застонал.
– Ну хватит, не мучь меня, Тиштри. Медленно, с наслаждением она оседлала недвижное мускулистое тело и передернулась, ощутив под собой его дрожь. Ощущение было сродни тому, что возникает в момент посадки на лошадь, но гораздо острее, ведь она никогда не ездила нагишом. Ягодицам ее тут же сделалось горячо; чтобы их охладить, она наклонилась и нашла губами твердые губы. Они полураскрылись, и Тиштри, замирая от чувства, что совершает нечто преступное, провела по ним языком. Отклика не было, она продолжила изыскания, нарочито неспешно проникая в него, приподнимаясь на локтях и опять опускаясь, увлеченная ритмом постепенной раскачки, нагнетавшим в ее лоно сладкую боль.
В саду послышался то ли хруст, то ли шелест, и Тиштри вся напряглась, словно молодое, почуявшее опасность животное.
– Что это было?
– Не знаю. Не обращай внимания.- Сен-Жермен обнял ее и потянул на себя.
– Я…- прошептала она, чувствуя, как первый восторг начинает от нее ускользать.
– Ш-ш-ш.
От его тихого шепота, напоминавшего шум ветерка в тростнике, Тиштри мигом воспламенилась. Его крепкие дерзкие руки в точности знали, чего от них ждут. Начав с вкрадчивых, еле ощутимых касаний, они очень скоро распоясались и принялись ее мучить. Они мяли, щипали, пошлепывали и тормошили ее, они проникали в самые потаенные уголки ее тела. Они возносили ее и осаживали, поворачивали и крутили в головоломных кульбитах, лишний раз убеждая, насколько он все же силен. Его хищный рот поджидал ее всюду, дразнил, горячил и до капли высасывал из нее вожделенную негу, но она вновь и вновь наполнялась желанием, как колодец водой.
Через какое-то время Тиштри уже не могла ни говорить, ни дышать и думать забыла о своих командирских амбициях. Она лишь боялась, что момент извержения разнесет ее тело в куски. Глаза девушки были полузакрыты, гортань исторгала звуки, похожие одновременно и на смех, и на стон. В ней словно вращался восхитительный бешеный вихрь, своей жаркой пульсирующей пятой приникший к одной спазматически бьющейся точке, являвшейся излучателем столь острого наслаждения, что, казалось, его неспособна вынести плоть.
Когда наконец Тиштри повалилась на ложе, ее дыхание пришло в норму не сразу. Она долго лежала в молчании, не сводя глаз с бледной, подернутой облачной дымкой луны. В голове молодой армянки плавали мысли, которыми ей хотелось бы поделиться, но она не умела найти для них достаточно выразительных слов.
Сен-Жермен понимал, что с ней творится, и не тревожил ее. Расслабившись, он прислушивался к спокойному ритму ночи. Потом пришла пора что-то сказать, и он произнес
– Мне все-таки будет тебя не хватать. Она повернулась.
– Мне тоже будет недоставать тебя, мой господин.
– Ты не изменишь решения? – Он знал ответ, и спросил, только лишь чтобы спросить.
– Нет,- медленно сказала она после длительного раздумья.- То, что было сейчас… я никогда не испытывала такого. Ты… я… нет, скорее мы оба превзошли сами себя. Но я не думаю, что смогла бы выносить это часто. Знаешь пирожные, какие пекут египтяне? Первый кусок бесподобен, второй – как пища богов, но потом сладость одолевает. Мед, миндаль, корица, инжир уже не идут в горло… Нет, прости, все по-другому! Такое не приедается – нет. Но если бы я стала гнаться за этим, то стала бы походить на персидских солдат, пожирающих мак. В моей жизни не осталось бы ничего, кроме неутоленной страсти. И тогда я вскоре потеряла бы способность чем-нибудь наслаждаться. Не только близостью, но и многими другими вещами.
Его поразила логика ее рассуждений.
– Такое случается,- согласился он.- Архитекторы, возводящие прекрасные замки, подчас ощущают исступленную ярость, а не восторг, оглядывая завершенную стройку.
