— Успеешь в салочки набегаться, — пробурчал участковый, — идем, подмогнешь. Мертвяков не боишься?
Квакин пожал плечами:
— Вроде нет.
— Это правильно, живых бояться надо. Понаехали в синих фуражках, не продыхнешь от них. Шныряют, вопросы задают — хотя с мальчонкой дело ясное. Неймется им, того и гляди постучатся: «Здрасте! Как вы, гражданин участковый, племянничка прописали? Для чего вы ему год рождения подделали? С чего это он у вас который год в школу ходит, вместо служить в Красной Армии?» — бубнил милиционер, пока мотоцикл катил по проселку, вздымая клубы пыли. — Все через мою доброту…
Мишка обиженно шмыгнул носом, огрызнулся:
— Или полюбопытствуют, чем один гражданин занимался до семнадцатого года? Может, он служил в царской охранке и скрывает свое преступное прошлое?
— Вот наделил Господь племянничком. Кулацкое отродье! — Мотоцикл свернул в придорожную рощицу. Здесь, среди высокой травы, неприметное с дороги, валялось тело неказистого мужичонки в фуфайке. — Ирод, иди, возьми его за плечи, запихнем в коляску.
— Фу… Чем от него воняет?
— Наглотался политуры в столярном цехе, пьянь беспробудная, отравился и помер! Ему все равно — а живым отвечать. Второй труп за неделю в поселке! Не шутка…
— А синяк у него на шее откуда?
— Навряд ли такого пропойцу бабы целовали. Значит, подрался с другим пролетарием за пузырь спиртосодержащего вещества. Очевидный факт!
— Ловко вы, дядя Паша, все проницаете…
— Известно, по службе. Специалист, он при любой власти на хорошем счету.
— Куда мы его?
— В карьер свезем. Полчаса ходу — а другая область, и район захудалый. Там никто шуму поднимать не станет — даже если найдут. У нас ведь как — Москва под боком, «профессорский поселок», в каждом втором доме тот — нарком, это — шпион.
— Шпионов, вроде, выпускать начали? Симакова батю на днях амнистировали…
— Одних выпустят — других посадят. Видал, сколько архангелов понаехало?
— Говорят, они упыря ловят, которого доктор видел на кладбище…
— Доктора самого на лечение сдать пора, прости меня господи! Я ему говорю — если нету отверстия от пули, значит, несчастный случай. Испугалось дите выстрела, упало с дерева и сломало шею — очевидный факт. А он мне — нет! Убийство, странные симптомы, требуется экспертиза, и давай в город названивать. Видали народного сыщика? Чтобы ему пусто, этому Колокольникову! Через него весь переполох.
Родственники добрались до места, спихнули труп в карьер, наспех забросали песком, потом кое-как помыли мотоцикл и коляску в реке. На обратной дороге они застряли на переезде. Тепловоз упрямо тащил по рельсам платформы с зачехленными брезентом орудиями и танками. Пересчитать их не хватило бы никакого терпения.
Рядом с мотоциклеткой участкового, прямо под ярким фонарем, замерла черная пузатая машина с важным начальником. Серьезный человек в круглых очках просматривал бумаги, отделенный от мирской суеты бронированным стеклом. Его охранники — крепкие парни в добротных костюмах — выскочили из машины перекурить.
Участковый, протянув одному огонька, кивнул на воинский эшелон:
— Скажите, хлопцы, скоро война начнется?
Охранники переглянулись, а важный человек самолично опустил стекло, внимательно посмотрел на милиционера поверх очков:
— Война, товарищ, уже идет. Наша главная война не прекращается ни на минуту!
В доме тринадцать дверь была заперта на ключ. Свет зажигать не стали, но Тимур и без света чувствовал, как дядя смерил его взглядом, прежде чем начал отчитывать:
— Мне надоели твои подвиги. Я устал их считать: кто тебе позволил снять с овчарки ошейник и выпустить ее из дома?
— Никто. Она жалобно скулила, хотела прогуляться…
— Где прикажешь ее теперь искать? Я постоянно спотыкаюсь о веревки и ящики, мне надоели сигналы, секреты, барабанная дробь и ваши дурацкие прозвища. Почему именно Тимур, а не Тамерлан или Талейран? У тебя же есть нормальное имя — Тимофей. Чем оно тебя не устраивает?
— Оно церковное, а я пионер и в Бога не верю.
— Значит, ты веришь исключительно в чёрта? — По губам мужчины скользнула саркастическая усмешка.
— Ни в кого я не верю! Только в атеизм.
— Ладно. Тогда скажи — кто перерыл и расшвырял мои вещи?
— Собака… наверное…
— Кто разбил мое зеркало? Ты просто не мог этого сделать, не смей врать!
— Так вышло по ошибке.
— Почему ты мне ничего не сказал и позволил девочке уйти из этой комнаты?
— Я не знал, когда она проснется, и пошел отправить телеграмму ее отцу…
— Она тебя попросила?
— Нет. Мы не разговаривали.
— Ясно. Предположим — только предположим! — что она тебе просто понравилась. Тогда как случилась эта странная история с дракой? Чего ты хотел от нее добиться?
— Ничего. Я думал, у нее солнечный удар, и оказывал помощь…
— Ты разорвал на ней блузку и даже чулки, бедняжка вся в синяках и перепугана до полусмерти! Теперь это называется первая помощь?
Тимур виновато опустил голову.
В одном дядя был прав: драться с девочкой Женей ему не следовало.
— Больше не смей даже близко подходить к этой чистой душе! Держись от нее на расстоянии вытянутой руки, — дядя вытянул вперед холеную руку, добавил: — Моей руки! Еще одна выходка, и я отправлю тебя домой, в Москву. Ясно?
— Ясно.
Дядя не кричал, но каждое его слово звучало очень веско. Фразы падали как тяжелые камни и словно застревали где-то внутри: от этого груза Тимур не мог ни двинуться, ни шевельнуться. Его родственник тоже выглядел утомленным неприятным разговором: стащил и бросил на кожаный диван галстук, расстегнул запонки:
— Скажи, откуда взялся этот остолоп — забавный такой старикашка, который плелся от амбулатории, кажется, к станции? Меня уверяли, что в советской стране таких специалистов не существует…
— Доктор Колокольников? — удивился Тимур. — Он давно на пенсии, его попросили поработать в амбулатории, пока фельдшер в отпуске. А раньше был медицинский профессор, поэтому ему предоставили здесь дореволюционный дом за научные заслуги…
— Ты знаешь, где живет этот заслуженный человек?
— Зачем он вам?
— Хочу полюбоваться домом!
Ничего необычного в строении, где проживали Колокольниковы, по мнению Тимура, не было. Всякие бессмысленные башенки-балкончики. Резные карнизы заросли мхом, их облюбовали ленивые поселковые голуби.
Он терпеливо объяснил дяде дорогу:
— Многие ходят посмотреть на особняк, даже к стенке прикручена памятная доска с именем архитектора, какой-то он очень знаменитый был… Это по нашей улице — двадцать первая дача.
