Пришлось на ходу вносить изменения в схему бизнеса, благо дело сновать в оба конца через границу теперь не запрещалось никому. Президент фирмы госпожа Блюм постановила, что на Западе Леонид будет работать «ходячей рекламой» собственных холстов. «Трясти мордой», как выражался вице-президент Примак. Кисточку ему в руки давали только перед приходом в мастерскую вип-гостей. В остальное время он и сам не подходил к мольберту. Маялся и тихо сатанел.
А как только его кадык начинал нервно подергиваться, а глаза стекленеть, Гертруда безошибочно определяла признаки надвигающегося запоя и отпускала удила. Леня срывался на родину, где пил и творил запойно. Когда кризис проходил, появлялась Гертруда, паковала картины и истощенного пьянкой и работой благоверного, и вывозила в Европу, где их уже ждали истомившиеся клиенты.
— Скрутила она меня, не продохнешь! — Леня свернул голову очередной бутылке «Джонни Уокера». — Я же даже не знаю, сколько бабла зарабатываю и на что деньги идут. Все бумаги Гертруда подписывает. Я же по-немецки до сих пор только «Гитлер капут» сказать могу. Блин, ну не идиотизм! Думаешь, я сам отсюда уезжаю? Ага! Белобрысая бестия эта приезжает, бумаги от адвоката в нос сунет — «хэндэ хох» и вперед! А у меня самая работа идет… Бог мой, как тут работается!
— Арбайт махт фрай, — вставил Корсаков.
— Чего? — вытаращился Леня.
— «Труд делает свободным». На воротах концлагеря было написано.
— Во, в точку! — Леня всхлипнул. — В нем я и живу!
Он с грустью зачавкал соленым груздем.
— А тебя я завидую, Игорек. Уважаю! — с чувством произнес он. — Решил быть свободным — и живешь свободным.
— Ничего я не решал, — поморщился Игорь. — Карты так легли. А сейчас поздно дергаться. Время мое ушло.
Корсаков закрыл глаза, чтобы не раздражать себя видом прекрасно оборудованной мастерской Примака. Когда-то и у него была такая, даже лучше. Когда-то была красавица жена и сын. Когда было все, что прилагается к успеху. Теперь — все в прошлом.
— В этот раз приперло не по-детски. Утром встал, чуть вены себе не порезал. Ей богу! Потом опомнился. Вскрыл заначку. Штуку «зеленых» сам себе сюда перевел, — бубнил Леня. — Черным ходом смылся из квартиры. Боялся, привратник, сука, увидит и жене, фашистке проклятой, заложит. Позор, бля! — Он схватился за голову. — Под Ла-Маншем «Евростаром» скоростным… Два с половиной часа — и в Париже. На радостях не удержался, в поезде пару банок пива принял. Дальше не помню… В Париже на Северном вокзале из вагона выпал… В карман полез, а денег — шиш с мелочью. Ку-ку, приехали!
— Пробухал, что ли?
— Если бы… Стырили, суки. Бумажник, кредитки и почти «штуку» евро налом. Хорошо, что паспорт не тронули. Поплохело мне не кисло. Подлечился пивком, поднял настроение на должный градус. Не, думаю, меня уже не остановить. Дранг нах Москау!
Леня залихватски махнул рукой. Бутылка «Швепса» сковырнулась со стола, ухнула на пол, обдав ковер пеной. Леня долго возился с бутылкой, все не давшейся в руки. Расплескав половину, вернул ее на место.
Насупился и притих. В последовательности этапов опъянения у Лени произошел сбой, и Корсаков, в полглаза наблюдая за Примаком, пытался угадать, куда выведет кривая алкогольного угара.
— Знаешь, с кем автостопом меня до Москвы подкинул? — пробормотал Леня. — Никогда не поверишь. Проститутки. Полный двухэтажный автобус проституток!
— Однако!
— Ужас! — Леня схватился за голову. — Наши русские девки. Кровь с молоком, зубастые, сисястые, ногастые… Я думал, модельки с показа едут. Хрен там два! Их, прикинь, как тургруппу оформляют. Вахтенный метод, как на буровых. Ужас! Автобусом до Парижа, чтобы дешевле, там селят гостиницу типа «клоповник» — и всю неделю арабов и турок к ним гоняют. Прикинь, да! «Шоп тур» называется. «Купи дур», если правильно… Я у одной спросил, третий раз в туре, так она, веришь, в Париже кроме койки и башни этой сраной в окне, ни фига не видела! Даже телевизор не смотрела. Некогда было.
Корсаков налил в каждому по полстакану. Леня за своим даже не потянулся. Так и сидел, тупо уставившись взглядом в стол.
— Не тормози!
Корсаков побренчал стаканом о стакан. Леня не отреагировал.
— Эй, ты чего? — окликнул его Корсаков.
Леня размазал по щекам слезы.
— Знаешь, Игореша, что я тогда подумал? А ведь я, такой же, как они. Туда-сюда через границу болтаюсь. На жизнь зарабатываю. А жить-то по-людски невозможно. Ох, тошно вдруг так стало… Захотелось выйти из автобуса и лечь под первую же машину.
Корсаков поболтал виски в стакане. Помолчал. Поднял на Леню полный иронии взгляд.
Перебор, батенька. Явный перебор.
Примак удивленно захлопал глазами.
— В каком это смысле?
— В прямом, — ответил Корсаков. — Для русского человека есть два заменителя суицида: алкоголизм и эмиграция. Ты, Леонардо, оба варианта имеешь. Так что, бросай прибедняться. Пей, давай!
Леня неаппетитно и неаккуратно вылил в себя виски: по губам потекло, несколько капель брызнуло на рубашку. Он долго сопел в кулак и им же размазывал выступившие слезы.
«Критический стакан, — определил Корсаков. — Дальше или пойдет, как вода, или будем блевать-с».
— Ешкин кот… — прохрипел Примак, болезненно морщась. — Ты прав, понты одни. Самогон самогоном, а понтов нагнали, лопатой не разгребешь! Лишь бы бабок с лохов срубить. За этикетку же платим, чисто за бренд!
Корсаков пожал плечами. Не без удовольствия отметив, что поток сознания Лени, слава богу, проскочил опасную суицидальную точку и ринулся дальше.
Примак покрутил в руке бутылку с фирменным краснорожим пешеходом.
— Какое гадство! — заключил он, уронив ее на бок. — А помнишь, братишка, «андроповку»?
— Кто же ее не помнит! — улыбнулся Корсаков.
— Вот это был продукт! Честный, вот что главное, Игорек. Честный! Этикетка — зелененькая, невзрачная. И слово одно — «водка». Без всяких там… Водка — и все!
— А бабахнешь ее, и впрям — водка, — развил мысль Корсаков.
— Именно! — оживился Леня. — Без всякой там двойной очистки, молочных фильтров и тройной мягкости. Чистяк! Шарахнешь ее, помню, аж дух перехватит. И не знаешь, то ли она во внутрь провалится, то ли назад пойдет.
Леня довольно похоже воспроизвел мучительные борения с собой при потреблении «андроповки». После непродолжительных страданий, отвалился в кресле и расплылся в блаженной улыбке. Он открыл один глаз и спросил:
— А сейчас «андроповка» продается? По «пять семьдесят»?
— Ты еще про «три шестьдесят две» вспомни! — хохотнул Корсаков.
Примак вдруг хитро подмигнул.
