«Возможно ли, — рассуждал он, — чтобы мое убеждение, что я сейчас проснулся, оказалось всего лишь иллюзией? Вдруг я все еще лежу в воронке, грежу, медленно умираю? Вдруг во мне осталось уже столь мало жизни, что мне пришлось создать собственную вселенную, где я мог бы существовать? Что же за кошмар должен быть подготовлен для доброго коммуниста, полный бессмертными сатанистами, демонами и вервольфами? Я шагнул в ворота из рога, вместо башни из слоновой кости — и заблудился. Что мне теперь делать, пока ищу путь назад?»
— Не могу поверить, что ты — жалкая кукла в руках одного из ангелов, — произнес Асмодей. — Это просто бессмысленно. Тебя должен был послать человек — глупый человек, не верящий в мою силу. В тебе же нет никакой магии. — Но слова эти прозвучали в его устах как-то неуверенно, с сомнением. Бессмертный, если он действительно таковым является, должен оставаться нечувствительным к тревогам, а в его словах об ангелах проскользнуло нечто такое… будто они были ему так же знакомы, как трупы убиенных детей.
«А вдруг и бесы-искусители, и ангелы-хранители существуют? — спросил себя Анатоль, хотя и с неохотой. — Вдруг Сатана, и вправду, стал императором Земли и назначил Асмодея своим Антихристом. Что, если две могущественные армии переживают Последние Дни, когда должна произойти финальная отчаянная битва — за людские души — прежде чем наступит Конец Света?»
Но он знал, что это просто цветистые фантазии. Он знал также, каким образом семена этих кошмаров могли поселиться в его мозгу. Недавно он прочел книжку, и вот она-то, видимо, самым невинным образом вдохновила все эти зловещие иллюзии, и жуткие фантазии, посещавшие его с детства, получили новую почву.
И все-таки… мир казался таким явным, боль — такой настоящей, осознание себя таким острым!
— Принеси еды и накорми обоих, — сказал Асмодей кому-то, кто ждал в дверях. — Обмой и перевяжи их раны как можно лучше. Они должны быть в состоянии четко соображать, даже если сказать они могут немногое. Мне нужно, чтобы они оставались живыми и в сознании. Если можешь, добейся этого. Скажешь мне, когда все будет готово.
Сатанист слегка наклонился отряхнуть колено, на котором стоял на земле, и вышел. Никто не вошел, но он не позаботился о том, чтобы закрыть дверь кельи. Да это было и ни к чему: пленники не могли ходить.
«Значит, я жив и в сознании? — подумал Анатоль. — Могу ли я доверять суждениям того, кто, возможно, сам является частью моего сна?»
Он знал: вряд ли существует способ определить, спит он или бодрствует, но, поразмышляв немного, решил, что это вряд ли имеет значение. Он никогда не задумывался над моральной софистикой утверждения Паскаля, однажды заявившего: лучше быть добрым католиком, ибо в этом случае ничего не теряешь, если Бога нет, зато теряешь все, если Он существует. Так же и в отношении кошмарного сна: если он нереален, то жить в нем означает ничего не потерять, в то время как, если продолжать твердить, что это лишь сон, когда на самом деле это не сон, а явь, — потеряешь все. Как бы ни был абсурден этот мир ангелов и демонов, он должен отслеживать каждый свой шаг, какое бы решение ни принял.
Придя к такому заключению, Анатоль немедленно переключился на то, чтобы собраться с возможностями и вновь стать просто машиной. С этого момента, решил он, он настроит тело и разум на режим жесточайшей дисциплины. Нужно контролировать себя во всем. Хватит беспомощно барахтаться, хватит попадать в неловкие ситуации. Пора становиться орудием в деле, оставив за бортом такие мелочи, как чувства .
Какие же еще амбиции могут лучше заставить человека воспрять и включиться в работу, в любом месте и в любое время?
По прошествии нескольких минут вошли двое мужчин, они принесли хлеб и сыр накормить пленников, а также воды для питься. К несчастью, недолгий комфорт начисто исчез, его вытеснил яростный наплыв боли, возродившейся при манипуляциях с ранами. Один из людей обмыл его карболовым мылом, а другой туго забинтовал бедро и грудь чистыми бинтами. На перелом не наложили шину, да и голове не уделили должного внимания. Получалось, как будто они честно не желали причинять ему лишней боли, стараясь при этом спасти ему жизнь. Несмотря на это, прикосновение к остальным ранам сделало его практически полумертвым. К тому времени, когда все было закончено и они покинули келью, Анатоль невыносимо страдал. В какой-то момент он даже почувствовал, что на все готов, лишь бы избавиться от страдания. Но потом гордость восторжествовала, он сумел удержаться в сознании: в конце концов, решил же он, что будет просто машиной, без чувств и эмоций.
Он постарался лежать как можно тише, зная, что боль, в конце концов, уймется. И вправду, чуть погодя мучения его утратили остроту.
Анатоль слышал, как сосед по койке шепчет молитвы. Он молча проклинал глупость этого человека, но потом задумался. Почему он завидует другому, если тому помогает молитва? Любой опиум лучше, чем ничего. Он сконцентрировал свой мозг, стараясь припомнить что-нибудь утешающее из прошлого, из лучших времен. Как давно это было: расцветающие по весне деревья, поющие в ветвях птицы? Он старался вспомнить нежные ароматы, мелодичные звуки, ощущение благодати, владевшее им тогда — хотя нейтральная полоса была так близко, рукой подать.
Когда он решил, что сможет без ущерба для жизни немного повернуть голову, то сделал это и посмотрел на компаньона, который закончил молитву и теперь лежал молча. — Кто вы? — прошептал он.
Тот лежал неподвижно, как и Анатоль, и, пожалуй, по той же причине. Он очень осторожно повернул голову, глаза их встретились. — Мое имя — Фериньи, — ответил он хриплым голосом. — Я священник.
— Священник! — Анатоль поразился тому, что эта новость так взбудоражила. Почему бы сатанистам не нападать на священников? — Я — Анатоль Домье, — в свою очередь, представился он. — Я солдат. Меня ранило в Шемин-де-Дам… вы знаете, какое сегодня число? И месяц — все еще май?
— Думаю, да, — ответил священник. — Не могу быть уверен, но думаю, что нынче тридцатое.
«Прошло три дня с момента начала германского наступления! — подумал Анатоль. — Чего я ожидал: более позднего или более раннего числа?»
Вслух же произнес: — По-моему, я пытался убить человека, называющего себя Асмодеем. Я думаю , что он убил моего брата. Мой отец… Я думаю , что говорил со своим отцом, и он сказал, или я думаю, что он сказал… Асмодей не может умереть. Я выстрелил в него, он упал, но…
«Возьми себя в руки, — велел он себе. — Стань машиной».
— У Асмодея могущественный защитник, — горько промолвил священник.
— И чего они теперь хотят от меня? — прошептал Анатоль неуверенно. — Асмодей спросил… кто меня послал. Я сказал… что это была Орлеанская Дева.
