Отпустив несколько вступительных замечаний, она вытащила на экран какую-то молодую женщину. Джек узнал неизменно веселую Кристи из храма. Но сегодня на лице ее не было веселья. Она стояла в своем сером мундирчике с высоким воротником и шитьем на лацканах; по щекам струились слезы, пока она бормотала о вопиющей несправедливости развязанной травли. Если такого восхитительного человека, как Лютер Брейди, который облагодетельствовал так много людей по всему миру, обвиняют в убийстве, то это просто... просто несправедливо!
— Куда справедливее, чем ты можешь себе представить, моя дорогая, — пробормотал Джек.
Далее блондинка-репортерша выхватила из толпы еще одно знакомое лицо — плакатного арийского мальчика Атоора. Но если Кристи была опечалена, то по контрасту с ней Атоор пылал гневом. Его гладко выбритые щеки рдели багровым румянцем, когда он обвинял полицию, окружного прокурора, да и город, как таковой.
— Это охота на ведьм! Это религиозное преследование! Мы все знаем, что так называемые старые религии крепко окопались в этом городе и, конечно, решили, что очевидная популярность дорментализма может угрожать их положению. Поэтому они сфабриковали обвинения против главы нашей церкви и бросили его в тюрьму. Что дальше? Сжечь его на костре?
Джек зааплодировал:
— Хорошо сказано, юноша! Очень убедительно! Но с костром давайте помедлим.
Если копы в штате Пенсильвания получают свою зарплату недаром, то довольно скоро они вывалят на крышу храма дорменталистов кучу дерьма.
Раздумывая над этим, он направился к Джиа. Через час малыша ждало очередное ультразвуковое просвечивание.
— Не могу в это поверить! — сказал Лютер.
Положение его с каждым часом ухудшалось.
В освобождении под залог отказано... удар судейского молотка, последовавший за этими жуткими словами, продолжал звучать в голове Лютера, как и стук захлопнувшейся за ним двери.
Артур Файиман. адвокат по уголовным делам, которого ему посоветовал Барри, отнюдь не выглядел обеспокоенным. Он был настолько неуместен в этой грязной и душной комнате для свиданий, как картина Моне на свалке. Пиджак его был дороже, чем у Барри, а «ролекс» элегантнее. Учитывая его почасовой гонорар, он мог позволить себе и то и другое.
Лютер же чувствовал себя вывалянным в грязи.
И униженным... когда его в наручниках — в наручниках! — привели в зал суда в Бронксе, а потом вывели из него, и ему пришлось идти сквозь строй репортеров и операторов с камерами.
— Не волнуйтесь. Мы подадим апелляцию на отказ в освобождении под залог.
Лютер попытался сдержать душившую его ярость — но без особого успеха.
— Все это хорошо и здорово. Вы прекрасно все это излагаете, а тем временем сидеть за решеткой приходится все же мне. Каждый день — каждый час, — что я сижу тут взаперти, не в состоянии реабилитироваться в глазах общества, лишь ухудшает положение моей церкви. И общественности известна только одна сторона этой истории. Я должен обрести свободу, чтобы рассказать прессе о другой ее стороне.
Файнман поерзал на стуле. У него был великолепный загар и серебряная грива, зачесанная назад так, что она падала на воротник.
— Окружному прокурору удалось убедить судью, что вы можете сбежать.
— Это была ваша работа — разубедить его. 51 не собираюсь сбегать. Я невиновен, и это будет доказано в суде.
Риск побега... окружной прокурор из Бронкса аргументировал свою точку зрения тем, что поскольку дорменталистская церковь имеет отделения по всему миру, то ее глава может найти убежите у своих преданных сторонников. Файнман, возражая, говорил, что у Лютера никогда не было конфликтов с законом, что у него тесные связи с этим городом, даже предлагал, что Лютер сдаст свой паспорт после того, как внесет два миллиона долларов залога. Но судья принял сторону прокурора.
Лютер не сомневался, что кто-то наверху дергает ниточки заговора против него.
— Об этом побеспокоимся позже. Первым делом, я хочу, чтобы вы оставались здесь, пока я буду готовить нашу апелляцию, — сказал адвокат.
— Что значит «оставался здесь»? Я хочу, чтобы вы вытащили меня отсюда!
— Это значит, что, пока я вас не вытащу, вам лучше сидеть здесь, а не в Рикерсе.
У Лютера сжалось сердце. Рикерс-Айленд... там обитают самые жестокие преступники.
— Нет... они не могут.
Файнман покачал головой:
— Если вы не в состоянии внести залог или, как в вашем случае, в нем отказано, именно туда вас и отправят.
— Вы не можете им этого позволить!
— Я буду делать все, что в моих силах.
— То есть надо понимать, что вы не столько сделаете, сколько будете стараться.
Файнман наклонился к нему:
— Мистер Брейди, я хочу быть с вами совершенно откровенным.
Тревожное ощущение пронзило Лютера — в словах адвоката не было ничего хорошего, — но он не должен показывать своих страхов.
— Надеюсь на это.
— Против вас выдвинуты очень весомые обвинения. Во всяком случае, мои контакты в окружной прокуратуре сообщили, что обсуждается вопрос: не потребовать ли для вас смертной казни?
Лютер зажмурил глаза и начал бормотать мантру, которая помогла ему пережить бесконечную ночь в этом бетонном загоне. Не может быть... этого просто не может быть!
— Но прежде чем окружной прокурор согласится на это, — сказал Файнман, — вам, возможно, будет предложена сделка.
Лютер открыл глаза:
— Сделка?
— Да. Вы согласитесь с менее серьезным обвинением, чтобы...
— И признаю, что убил человека, которого никогда не встречал и о котором услышал только после его смерти? Нет, ни за что! Никаких сделок!
Сделка означала тюрьму, в которой ему придется провести многие, если не все оставшиеся годы. Тюрьма означала, что дело всей его жизни, Опус Омега, останется незавершенным. Или, что еще хуже, его закончит кто-то другой... и кому-то другому достанется вся слава, которую заслужил Лютер.
Нет. Это невозможно себе представить.
— Они еще пожалеют! — подавив страх, вскипел гневом Лютер. — Я выведу на улицы перед судом и перед тюрьмой тысячи — десятки тысяч! — людей. От их голосов содрогнутся стены и...
Файнман поднял руку:
— Я бы не торопился с протестами. Пока окружной прокурор не упоминал об этих фотографиях. Если вы слишком ощутимо надавите на него, он может пустить их в ход. Просто назло вам.
— Нет... нет!
— Послушайте, мистер Брейди. Я уже занялся личностью погибшего, поручив раскопать все и вся, что о нем только известно. И должен сказать вам, что буквально через несколько часов до меня дошли осторожные слухи, что он занимался шантажом. А это играет на руку окружному прокурору.
