Запах жасмина был повсюду, вкус дождя у меня на языке. Лицо мне овевал прохладный и свежий ветер, и исходил этот ветер от меня.
— Снимите с него маску, — велела я, и в моем голосе слышалось эхо чужого голоса.
— Если вы увидите мое лицо, я вынужден буду убить вас всех, — сказал он.
Я засмеялась, и от смеха ветер заиграл вокруг по залу, гладя прохладными руками лица, растрепывая волосы.
— Ты сегодня умрешь, Панталоне. Можно снять с тебя маску сейчас, можно когда ты будешь лежать мертвым у ног моих. По мне, лучше сейчас, но я не думаю, что это важно.
Ветер снова ослабел, я тонула в запахе дождя и жасмина.
Он ударил меня своей силой — будто какой-то волчий дух, огромная темная звериная масса бросилась на меня, разинув пасть. Мика и Натэниел оттащили меня, но эта тень, хоть и всего лишь тень, бросила нас на пол. К нам побежали со всех сторон, но Марми Нуар уже была здесь. Тень волка влилась в меня, и она впитала его, как впитывает воду тающий снег. Одним касанием его силы пришло воспоминание:
Вьюга, невероятно холодная, ветер воет, и ему даже показалось, что он слышит в этом ветре голоса. Он нашел пещеру, засыпанную снегом. Укрытие, подумал он. Потом услышал рычание, глухое и слишком близкое. Убежище от вьюги было уже занято. Тут в свет его костра шагнула женщина с распущенной волной темных волос и сверкающими глазами. От нее пахло смертью, и он хотел сопротивляться — его тело горячо перелилось костью и плотью в волчий образ, но не в такого волка, как бывает теперь — нет уже таких волков, а она превратилась в огромную полосатую кошку — цвета льва, но полосатую, как тигр, но больше и льва и тигра. Она чуть не убила его, но когда от боли и ран он снова стал человеком, она стала от него питаться, и питалась три дня, пока не прекратилась вьюга, а на четвертые сутки, когда упала ночь, они вышли на охоту вместе.
Я вернулась в здесь и сейчас и увидела, что Истина и Нечестивец пробили ему мечами сердце и шею, он ругался и вертелся, но не умирал. Я знала, ну, просто знала, что мечами его не убить, ибо он старой крови. Крови тех времен, когда вампир мог быть оборотнем, а оборотень — вампиром, пока эта кровь не ослабела. Можно было бы срубить ему голову, вырвать сердце и сжечь отдельно, но разве мне не нужны ответы? Нужны, и очень.
С помощью Мики и Натэниела я смогла сесть.
— Ваши действия могли привести к расформированию всего Арлекина. Вам это все равно?
— Убей меня, если можешь, но на твои вопросы я отвечать не буду.
Поселившаяся во мне темнота была другого мнения.
— Фредо! — позвала я.
Худощавый смуглый крысолюд с ножами вырос передо мной.
— Найдешь ли ты здесь достаточно рук и ножей, чтобы пригвоздить его к полу?
— Это можно, но придется наваливаться на ножи, иначе они его не удержат.
— Прижмите его телами, мне сейчас все равно. Мне нужно его коснуться.
— Зачем?
— Тебе не все равно?
— Сегодня — нет.
Я заглянула в темные глаза — там была боль потери, и на нее я ответила:
— Темнота может заставить его говорить, а потом я его убью.
— Хороший план, — кивнул Фредо и огляделся в поисках добровольцев — подержать вампира. Добровольцев хватило.
Пока его валили и растягивали, Жан-Клод подошел ко мне.
— Я ее чувствую вокруг тебя всюду, ma petite.
— Ага, — ответила я, но не посмотрела на него.
Я глядела, как распинают большого вампира.
— Посмотри на меня. — Он взял меня за подбородок и повернул к себе. Я не сопротивлялась, но мне будто было все равно, смотрю я на него или нет. — У тебя в глазах свет, мне не знакомый.
Краем глаза я увидела, как воздвиглась темная фигура, созданная из мрака, и слегка похожая на то, что видела я в моем сне: огромный черный плащ и небольшая женская фигурка. Но сейчас это было не во сне.
Вампиры закричали. Те, что стояли рядом с Ашером, сторожа Коломбину и Джованни, держали себя в руках, но им это тоже не нравилось.
Сам Панталоне вскрикнул как девчонка, и тут же стало труднее его держать.
Фигура заговорила, и запах жасмина и дождя слышался в ее голосе, в ветре ее голоса — непонятно, ветер это был или голос.
— Ты считал мои законы предрассудками, Жан-Клод? Ты должен был убить ее, как только узнал, кто она. Теперь поздно.
— Поздно для чего? — спросил он, обнимая меня за плечи и притягивая к себе.
Мы теперь вместе смотрели в глаза моему кошмару, почти материализовавшемуся перед нами.
— Она некромант, Жан-Клод, она подчиняет себе мертвецов — всех мертвецов. Ты еще не понял? Кто-то из Арлекина решил, что я проснулась украсть ее тело, сделать своей лошадью — как овладевает другими вампирами Странник. Был у меня когда-то такой дар — переходить из тела в тело, но не для того я проснулась.
— А для чего? — спросила я шепотом.
— Она привлекает к себе мертвецов, Жан-Клод, всех мертвецов. Она вызвала меня из моего сна. Ее сила вызвала меня, как первый луч солнца за тысячи лет ночи. Ее тепло и жизнь воззвали к моей смерти. Даже я не в силах ей противиться. Теперь ты понял?
— Тебя я не очень-то подчинила, — сказала я, и она ответила коротким и тихим смешком.
— Легенды гласят, что некроманты умеют управлять мертвыми, и это правда. Но чего легенды не говорят, так это вот чего: мертвецы не дают некромантам покоя. Мы преследуем этих бедняг, потому что они манят нас, как огонь мотыльков, только с вампирами и некромантами еще большой вопрос, кто тут мотыльки и кто огонь. Остерегись, Жан-Клод, чтобы она не сожгла тебя. Остерегись, некромантка, чтобы вампиры не уложили тебя в могилу.
— Твой закон! — закричал Панталоне. — Твой закон требует, чтобы ее предали смерти!
Темная фигура обернулась туда, где куча народу прижимала к полу одного вампира.
— Не дерзай говорить мне о моих законах, Панталоне. Я создала тебя. Я дала тебе частицу себя самой, и это сделало тебя одним из арлекинов. Я слушала вампиров, обитавших вблизи моей физической формы. Вы убивали вампиров по поручению членов совета. Вы не становились ни на чью сторону. И потому были вы Арлекином! — Ее голос взлетел, и нес уже не дождь, а обещание бури. — Я отбираю то, что дала тебе, то, из чего сделал ты это бледное подобие моей Коломбины и ее Джованни. Эти вампиры — более не мой Арлекин.
— Коломбина погибла! Я должен был найти замену, а тебя не было, чтобы научить меня!
— Маску следовало отправить на покой, и имя ее с нею. Такова была моя воля и наш обычай когда-то.
Она зашагала к ним, я почти видела ее ножку, туфельку с жемчужной вышивкой на краю.
— Не глядите ей в лицо! — провозгласил Жан-Клод. — Кому дороги жизнь и рассудок, не глядите ей в глаза!
