Ознакомительная версия.
Дуб теперь принадлежит Красной церкви, а отец Андрей относится к Белой, и, поскольку отношения между конфессиями весьма натянутые, то сведений о судьбе дуба давно не поступает. Поэтому он просит меня, как человека, приехавшего из России, то есть относящегося к русской цивилизации, но не участвующего в конфликте между конфессиями, сообщить ему о судьбе дуба.
На мои осторожные сомнения по поводу возможности столь долгого существования дерева отец Андрей ответил весьма категорично, что это очень древняя традиция, и он не видит повода в ней сомневаться.
Я, как человек религиозный, с уважением отношусь к священникам всех конфессий, и постарался подробно ответить отцу Андрею, тем более, что история этого дуба мне хорошо известна. Практически все дубы, росшие в окрестностях Хеврона, уничтожили крестоносцы. Рыцари были людьми грубыми, а некоторые совсем «оторви да брось», и об охране окружающей среды задумывались мало. Дубы они использовали для строительства осадных машин и во время войн с сарацинами вырубили подчистую все рощи Святой Земли. В окрестностях Хеврона остались всего два дерева, про одно из которых сразу возникла легенда, будто бы щепка от него, зашитая в седло, не дает коню спотыкаться. Понятное дело, что благодаря этой легенде дуб за пару десятилетий свели на нет. Остался только один, и его тут же признали «тем самым».
В Хевроне православные монахи появились в середине девятнадцатого века. Русская духовная миссия купила участок, на котором растет дуб, и принялась испрашивать разрешение на постройку церкви. Однако, поскольку православных арабов, или, тем паче евреев, в Хевроне и окрестностях не проживало, то Стамбул выдал фирман лишь на строительство гостиницы для паломников. Гостиница, она же канцелярия духовной миссии, спокойно просуществовала до конца первой мировой войны. Не успели англичане выгнать турок из Эрец Исраэль, как над гостиницей возвели купол, и превратили ее в церковь. После октябрьского путча в Петрограде церковь-гостиница вместе с дубом оказались во владении Белой Православной церкви.
Так они и простояли до 1994 года. Дуб, пусть умеренно, но вполне зеленел. Был он бесконечно стар, лет, по меньшей мере, с тысячу, но до времен Авраама, конечно, не дотягивал. Рос дуб на границе Хеврона и ешиботники из ешивы «Слободка» каждую субботу совершали к нему послеобеденные прогулки.
В 1994 году Израиль и палестинскую автономию навестил патриарх Алексий Второй и попросил Арафата передать Хевронскую церковь под его руку. Раис решил застарелый спор между русскими конфессиями очень просто: послал роту своих бандитов, и те выставили оттуда весь «белый» персонал. Батюшка-настоятель со слезами в голосе рассказывал по радио, как его жену тащили из дома за волосы, а ему самому надавали изрядных тумаков.
С тех пор церковь и дуб принадлежат Красной церкви, а гостиничка превратилось в разведточку. Антенны даже не маскируют, и «монахов» званием ниже капитанского там нет. Возглавляет миссию отец Куртц. Он, думаю, полковник, а то и генерал-лейтенант. Во всяком случае, монахи перед ним чуть не во фрунт вытягиваются. А дуб, увы, не выдержал «красного» влияния и засох.
Все это я отписал отцу Андрею, он ответил мне грустно и слегка растерянно, и просил продолжить наблюдение за дубом.
– Скоро весна, и возможно, дуб снова расцветет. Будем надеяться на лучшее и не подаваться унынию, – закончил отец Андрей свое письмо, и с этими его словами я абсолютно согласен.
Однако суббота уже закончилась, – сказал Моше, задрав голову вверх. – Три звезды, вон, как сверкают. Пора, пора.
Глава пятая
ЗАПОЗДАВШЕЕ ПИСЬМО
Моше отпил вино из кубка, произнес завершающее субботу благословение и устало откинулся на спинку стула. Мы запутались в его рассказах, как теленок, которого преследовал праотец Авраам. Все дороги вели в пещеру патриархов. Как бы ни вилась тропинка разговора, в конце концов ты оказывался перед манящей чернотой входа. И выбраться из этого заколдованного круга не было никакой возможности.
– Я ведь археолог по специальности, – сказал Моше. – С самого детства на раскопках. Где только в России ни рыл: на Урале, возле Смоленска, под Владимиром. И везде одно и тоже – найдут берестяную грамотку семисотлетней давности и шуму на весь мир!
А тут, – он ткнул рукой в окно, по направлению к Усыпальнице. – Вот, где бы я покопал! – Моше зажмурился и помахал головой. – Ух, как бы я там порылся. Что угодно отдам за это!
– Так кто ж мешает? – участливо спросил Моти.
– Кто? – Моше усмехнулся. Так усмехается больной последней онкологической стадии, когда новичок в палате спрашивает, не пробовал ли он снимать боль аспирином.
– Мандельштам жаловался, что хотел бы жить в повелительном причастии будущего, в залоге страдательном – в «долженствующем» быть. Словно обо мне сказано! Последние двадцать лет я непрерывно страдаю, моя причастность к будущему выражается лишь предвкушением. Когда власти расщедрятся и разрешат с помощью раскопок заглянуть одним глазом за край коричневого покрывала, скрывающего пещеру – исполнится мечта моей жизни.
Он замолк, но его слова хмурым облачком повисли над столом. В наступившей тишине явственно ощущалось гудение, подобное шуму леса под ровным напором ветра. За тонкой кожурой рассказов пульсировала энергия Моше. Ажурная сетка сюжетов едва сдерживала ее напор. Казалось, еще мгновение и разорвутся серебряные нити, выпустив на свободу демонов тысячелетней истории Хеврона.
– Оставайтесь ночевать, – предложила Мирьям. – А завтра, с самого утра, на службу.
– Спасибо, – Моти поднялся из-за стола. – Пора и честь знать. Да и нам проще, чем с утра тащиться на пост, лучше с вечера, по волечке.
Улицы Хеврона были пусты. Великие тени и неприметные призраки клубились в проулках. Темнота подворотен сочилась конным ужасом погромов. Луна, словно бриллиант в тюрбане падишаха, переливалась повелевающим великолепием.
– Тебе не кажется, – спросил Моти, тыча пальцем в ночное светило, – что эта лукавая чертовка просто издевается над нами?
– Издевается? Много чести! Мы для нее пыль, прах и пепел.
– То она есть, – бормотал Моти, – то ее нет. То подмигнет, то улыбнется. То щечку покажет, то брови выгнет. Просто наложница из султанского гарема.
Часовой на крыше долго гремел колючей проволокой, освобождая проход.
– Откуда вы взялись? Суббота только закончилась.
– Родина ждет подвигов, – ответил Моти, выходя на площадку пентхауза. – Вот командир роты и послал за нами батальонный ковер-самолет.
Грузный брус Усыпальницы по-прежнему сиял на черном фоне Хеврона, словно драгоценное украшение. Мы посидели минут двадцать, наслаждаясь тишиной и ночной прохладой, и пошли спать.
Ознакомительная версия.
