Ходим мы с Губинским по руднику, показывает он мне шурфы, карьеры да отвалы, показывает очень обстоятельно, объясняет, как производятся работы, жалуется на затишье.
– Как услышал, что вы прибыли, – говорил он, – так даже вздохнулось легче. Вот, думаю, может, и начнется все по-старому, закипит рудник, пойдет работа по-прежнему. Многие уж отвыкли от рудника…
Дня три ходили мы, и с его помощью я действительно все как следует осмотрел, только в нижние штольни не пустил меня Губинский.
– Обвалились они, опасно, – объяснил он. – Еще при Колчаке рухнули.
Впечатление от осмотра сложилось у меня неважное. Работы – непочатый край, все запущено, порядок навести будет нелегко, трудов и денег придется потратить много, но ведь такие дела у нас по всей стране.
Осмотрел я, значит, рудник, и… Нечего мне стало делать. Живу в гостинице и жду у моря погоды. Думаю-гадаю: случится или не случится какое-нибудь происшествие на руднике. И, признаться, хотелось мне, чтобы случилось.
Виктор на глаза мне не показывался, но мельком я заметил, что он в той же гостинице остановился и особенно прятаться от меня не старается, – надоела ему эта игра, да и мне самому она надоела. Рад бы его позвать, но характер выдерживали оба, и никто из нас не хотел первым нарушить условие, которое заключили перед поездкой.
А тут еще пришло письмо от Савина. Передвигаются они с рудника на рудник, и, точно назло, вместе с моим отъездом кончились всякие неприятные сюрпризы. Ни тебе обвалов, ни затопленных шахт… Настроение у Савина, судя по письму, превосходное, и принялся я упрекать себя в склонности выдумывать лишние страхи там, где их вовсе не существует.
Вот в таком невеселом настроении поужинал я однажды вечером в ресторанчике при гостинице, захожу к себе в номер, зажигаю свет, взял какую-то книжку, лег на кровать и вдруг слышу из-под кровати голос:
– Лежи-лежи, не ворочайся. Смотри в книжку, будто читаешь.
Виктор!
– Довольно тебе дурака валять, – говорю я ему спокойно. – Хватит нам в прятки играть. Точно дети балуемся. Ты бы еще маску пострашнее сделал да ночью пугать бы меня пришел. Вылезай да садись на стул, поговорим по-человечески. А то, смотри, встану да вытащу за уши…
– Я тебе говорю – лежи, – отвечает Виктор. – Потерпи минутку. За тобой следят.
– Как так? – спрашиваю и на всякий случай раскрываю книгу и делаю вид, будто ее читаю.
– А так, очень просто, – отвечает Виктор. – Небось и сейчас какой-нибудь дядька против твоих окон торчит и следит за тем, что ты делаешь.
– Ты не ошибаешься? – спрашиваю.
– «Ошибаешься», как же! – бормочет Виктор под кроватью. – Куда ты ни идешь, за тобой обязательно какой-нибудь тип следует. Второй день наблюдаю. Он за тобой, а я за вами. Вчера ты зашел в номер, спустил на окнах занавески, так он чуть носом к стеклу не приплюснулся.
– А где же ты был? – спрашиваю.
– А я во втором этаже помещаюсь. Открыл окно и дышу свежим воздухом…
– Какие они из себя? – спрашиваю.
– Да простые такие, по виду рабочие. Как же мне все узнать! Боялся тебя оставить. Еще убьют…
– Ладно, посмотрю, – говорю. – Пойду пройдусь по городу. Ты покуда выбирайся, а завтра часам к трем прошу на это же место.
– Проверь-проверь, – шепчет Виктор. – Свет погаси, а дверь не запирай, мой ключ что-то не очень к твоей двери подходит…
Мне, конечно, и в голову не приходило, что в Крутогорске будут за мной следить!
Вышел на улицу, пошел… Нет, никого не замечаю. Пошел быстрее… Никого! Тогда решил я действовать старым испытанным способом. Пошел потише, чтобы тот, кто за мной следует, отстал, внезапно свернул за угол – и в ближайшие ворота. Слышу – остановился кто-то на углу, а потом мимо ворот пробежал. Выглянул я: какой-то мужчина в ватной куртке. Вышел обратно в переулок, иду вслед за ним. Добежал мужчина до угла, смотрит по сторонам, оборачивается – увидел меня. Растерялся, явно видно… Стоит на месте и смотрит.
– Эй, гражданин! – кричу я ему. – Где тут Емельяновы живут? Заходил в тот дом, говорят – нету.
– Какие Емельяновы? – спрашивает он.
– Как «какие»? – говорю. – Назар Егорыч Емельянов!
– Не слышал, – отвечает мой преследователь. – А вам зачем они?
– Да свататься к его дочери хочу, – говорю, поворачиваюсь и иду обратно…
И что бы вы думали! Помедлил он, помедлил и пошел за мной… Действительно, думаю, неопытные, нашли кого посылать!
Пораскинул я тогда мыслями. Коли кто-то мной интересуется, думаю, может, и Губинский не зря ко мне привязался. Ей-богу, думаю, не зря…
Выхожу утром из гостиницы – опять за мной какой-то хлюст тащится. Дошли до рудника. У конторы Губинский уже дожидается.
– Куда сегодня? – спрашивает.
Обернулся я – исчез мой спутник. Фигурально выражаясь, передал меня с рук на руки.
– Сейчас надумаем, – отвечаю. – Только сперва минут на пять в рудничный комитет зайдем.
Народ там постоянно толпится. Поговорили мы с людьми, посмеялись, Губинский с кем-то поспорил.
А я отозвал в сторону председателя рудничного комитета и говорю ему вполголоса:
– Даю тебе задание как коммунисту и красному партизану. Сослужи службу, задержи Губинского часа на два. Только деликатно, чтоб комар носу не подточил… Понятно?
– Вот это правильно, – отвечает председатель. – Губинский при отступлении колчаковцев неведомо где недели три пропадал. Мы хоть и приняли его обратно в горный отдел, но я сам мало ему доверяю.
Отошел я к Губинскому.
– Пошли, что ли?
– Погоди, Викентьич, – обращается тогда председатель к Губинскому. – Мне с тобой по одному делу надо посоветоваться. Тут ребята насчет расценок волынят. Давай проверим…
– Не могу я, – отвечает Губинский. – Меня к товарищу Пронину прикомандировали. Вечером – пожалуйста…
– А вы не стесняйтесь, – говорю я. – Я пока в рудничное управление схожу. Там вас и подожду.
– Останешься? – спрашивает председатель Губинского.
– Ладно, – согласился он. – А захотите пройтись куда-нибудь – пошлите за мной, – говорит мне. – Одному-то вам несподручно…
Оставил я Губинского в рудничном комитете, ни в какое управление, конечно, не пошел, и скорее к шахтам, тем самым, которые Губинский отсоветовал мне осматривать.
Нашел себе по дороге попутчика – и вниз. Дошли до самых нижних штолен… Никаких разрушений! Так… Что же за смысл был, думаю, ему врать? Все равно обман откроется. Приедет комиссия, будет осматривать все шахты, и разрушенные, и затопленные… Интересно! Теперь только не зевать…
Нашел меня Губинский в рудничном управлении.
– Еле освободился, – говорит. – Чуть у наших организаций какая заминка, всегда ко мне обращаются.
– Я все-таки думаю, – говорю ему, – спуститься в нижние штольни, может, можно пройти.
– Что вы! – смеется Губинский. – Клети не поднимаются, и стремянки в колодцах поломаны. Вот через недельку, к приезду комиссии починим, тогда и спустимся.
«Уговорил» он, конечно, меня, отказался я от своей затеи. Походили мы по открытым разработкам и разошлись по домам.
После обеда прилег я отдохнуть.
– Ты здесь? – спрашиваю.
Парень мой, разумеется, на посту.
– Вот и кончилась наша игра, – говорю. – Теперь, брат, держи ухо востро. Обо мне можешь не беспокоиться, я предупрежу кого следует. А тебе следующее поручение. Последи за всей этой публикой, которая у меня под окнами околачивается и за мной по пятам ходит. Кто они, откуда, где встречаются. Излишнего рвения не проявляй, ни в коем случае не дай заметить, что мы ими интересуемся. А завтра вечером, как стемнеет, жди меня у церкви за телеграфом…
Поутру я не без удовольствия привел Губинского в замешательство.
– Ну вот, скоро и расстанемся, – сказал я. – Получил телеграмму. Комиссия решила сократить срок своего пребывания на Урале. Все более или менее ясно. Дня через два, через три приедет в Крутогорск, осмотрит здешние рудники, тем дело и кончим.
Губинский явно почувствовал себя неспокойно. Он задал мне несколько ничего не значащих вопросов, все время порывался уйти и вскоре действительно покинул меня, убедившись, что я полностью поглощен мыслями об устройстве приезжающих товарищей.
Я и в самом деле проявил все то беспокойство, какое полагается обнаруживать в подобных случаях. Предупредил рудничное управление о том, что комиссия собирается ускорить свой приезд, поговорил в гостинице о номерах, зашел к уполномоченному Государственного политического управления… Откровенно говоря, только он и был мне нужен. Я договорился с ним о том, чтобы люди были наготове и в любой момент могли произвести операцию.
В запасе у меня оставалось несколько часов. Читая книжки, написанные сотрудниками различных разведок, я всегда с недоверием отношусь к их рассказам о необыкновенной выдержке и спокойствии одних или обостренной нервной чувствительности других. Даже в самых исключительных обстоятельствах люди, как и всякие прочие живые существа, ведут себя естественнее и проще. Разумеется, я нервничал, но пересилил себя и заставил пообедать, заставил заснуть, хотя спал недолго. В сумерках проснулся и, выглянув в окно, увидел на ступеньках гостиничного крыльца какого-то подозрительного типа, тщетно пытающегося изобразить на своей физиономии полное равнодушие. Я походил по комнате, позевал, бросил на подоконник фуражку, повесил на спинку стула брюки, взбил одеяло так, чтобы казалось, будто на кровати спит человек, и незаметно выскользнул в коридор. Хотя я и не очень верил в предусмотрительность своих противников, но все же допустил возможность того, что и у заднего крыльца дежурит какой-нибудь субъект. Поэтому я прошел в конец коридора, распахнул выходящее в переулок окно и быстро перемахнул через подоконник, прикрыл раму, нырнул во двор стоящего напротив дома и через несколько минут находился вне досягаемости своих надзирателей.
