– Вы завтра будете?
– Да, скорее всего.
– Ну, до завтра.
– До завтра.
Как только дверь за ним закрылась, я тут же взялся за телефон и набрал маму. Ограничивать себя в междугородных переговорах теперь не было никакого смысла, все равно увольняют.
– Что еще случилось? – по длинному звонку мама поняла, что это межгород, а именно – я.
– Да ничего нового. Слушай, ма, мне нужен телефон Сани Харламова, если я вдруг к дяде в Москву поеду, мне нужны ведь будут дополнительные связи. (Тут я откровенно соврал. К дяде в Москву я точно не собирался ехать, а уж если бы и поехал, то не стал бы там искать Харламова, не настолько уж мы были близки.)
– Не знаю я телефона. И чего это ты вдруг о нем вспомнил? Как он в Г. приезжает, что-то не припоминаю, чтобы ты с ним особо отношения поддерживал.
– Ну так то в Г., а это Москва.
– Не знаю, говорю тебе, я его телефона.
– Ну ты ведь можешь позвонить его матери и узнать?
– А потом тебе перезванивать? Ты знаешь, сколько я уже в этом месяце за переговоры должна заплатить!?
– Ма, я сам тебе перезвоню. Через двадцать минут, хорошо? Может, он мне что-то с работой подскажет. (Это было в точку.)
– Ну хорошо, – мама сдалась, – перезвони минут через пятнадцать.
Но уже через десять минут мама позвонила сама. Это ее натура такая. Никогда не будет чего-то ждать, если это можно сделать самой.
– Алло, дозвонилась я до Ольги Савельевны, дала она мне телефон, где он живет на квартире. Записывай: 8 107 495 – это код Москвы. И сам номер: 1661223. Записал?
– Да, – мое «да» вышло сиплым.
– Что у тебя с голосом?
– Да ничего, першит немного. Все, спасибо. Пока, – и я положил трубку.
Я тут же вспомнил сонник Миллера. «Видеть во сне умершего – неблагоприятный знак. После такого сна следует ждать получения печальных известий от тех, кто сейчас далеко от тебя». Саня был явно далеко от меня. Последние четыре цифры 1223 были уже понятны – сегодняшнее число и неумолимо приближающееся 23-е.
Нужно было еще выяснить, на что указывают первые три цифры – 166.
Я вновь придвинул телефон, набрал код Москвы, а затем и сам номер квартиры. В разгар рабочего дня он вряд ли будет дома, но попробовать стоит. Я насчитал пять гудков и уже собрался положить трубку, как вдруг услышал гулкое: Да.
Вместо того чтобы поздороваться, я спросил:
– А ты чего не на работе среди бела дня?
На том конце провода я уловил явное замешательство.
– Э-э-э… Это кто?
– Сань, это я – Витя Лесков. Помнишь?
– Витя? Лесков? – Саня не на шутку удивился. (Последний раз я его видел пять лет назад, когда учился на третьем курсе Университета и ездил к нему в общагу, где он мне помогал с заданием по экономике, что-то о мультипликаторе рассказывал. С тех пор я ему даже бутылки пива за помощь не выставил и ни разу не позвонил. Но Харламов в школьные времена дружил с Обуховым, и это сейчас было важнее, чем какие-то угрызения совести по поводу своей неблагодарности.) – Не ожидал твоего звонка. А ты сейчас где?
– Да все по-прежнему, в Столице.
– Мать говоила, что ты все еще в Контоле аботаешь? – он с детства на выговаривал букву «р».
Тут уже моя очередь была запнуться. Формально, конечно, еще работаю, но рассказывать сейчас, что только до 15-го, а после ничего не ясно, как-то не хотелось. Поэтому решил отделаться общим:
– Да, все там же.
– А что ж вы так на выбоах неудачно выступили? А какое твое нахрен дело?
– Да были определенные трудности, сам понимаешь. Слушай, ты знаешь, что Димка Обухов умер?
На том конце повисла пауза.
– Да, а что? – голос у Харламова стал строже, хотя он и до этого особо приветливым не был. Я понял, что напрямую он ничего мне говорить не будет. В детстве я часто жаловался маме на Димку, иногда перепадало за дружбу с ним и Харламову. И хотя Саня меня никогда не обижал, но в детстве недолюбливал точно. А потому я не видел ни малейшего повода, чтобы вывести его на откровенный разговор, к тому же еще и по телефону. Пришлось в который раз за сегодняшний день откровенно врать:
– Мама передала мне какие-то справки на имя Димки. Мне нужно их передать его матери, она сможет по ним получить материальную помощь. А я адреса ее в Василькове не знаю, вот решил у тебя спросить. – И, зная, что Харламов – экономист и банковский служащий – сейчас начнет расспрашивать что за справки, тут же добавил: – Горе все-таки в семье, единственный ребенок. Сейчас ей любая помощь не помешает.
Это сработало. По крайней мере, тон его голоса стал мягче, появились нотки сострадания.
– Я до сих пол не могу повеить, что он. – тут Харламов хотел сказать «умер», но, вспомнив, что у него получится «умел», изменил концовку, – .что его больше нет.
– Знаешь, Саня, я ведь его особо в детстве не любил, но как это узнал, у меня внутри как что-то оборвалось. Все-таки толковый парень был, жаль, что так все получилось.
– Нельзя так говоить, но он сам виноват. Виноват? В чем? Что умер от пневмонии? Может, его точно убили?
– Ну, по крайней мере, в Г. мы чужим говорим, что он умер от пневмонии, – употребив слово «чужие», я автоматически вписал себя в круг своих, посвященных, и Харламов, похоже, это скушал. – Убийство – это всегда страшно.
– Какое убийство?
Тут я промахнулся. Так его что, все-таки не убили? Уже ничего не пойму. Может, самоубийство?
– Я, Саня, такую смерть называю убийством. На том конце опять повисла пауза.
– Ты плав, Витя. (Боже ты мой, Харламов в кои-то веки назвал меня «Витя»!) Налкота – это настоящее убийство.
Наркота?! Обухов был наркоманом? Ничего себе! Харламова, что называется, прорвало:
– Я сколько ему лаз говоил – бъасай эту дъянь. Мать мне его сколько плакалась. Специально они в Васильков из Г. уехали, чтобы вылвать его из компании налкоманов. Не спасли.
Я его перебил:
– Так что, Сань, адрес знаешь?
– Сейчас, подожди. Блокнот надо найти, – он начал шуршать какими-то бумажками. – У тебя вообще со вле-менем как, не много наговоил?
– Да не волнуйся, Контора платит.
– А… вот… Нашел. Записывай. Улица Гагаина, 23. Ну понятно, как же без двадцати трех.
– А дальше?
– Это все.
– Подожди, а номер квартиры какой?
– Это частный дом.
– А телефон?
– Нет там телефона, нужно ехать туда ближе к вечелу, чтобы застать Татьяну Александловну или Соню.
– Угу, понятно. Значит, Гагарина, 23?
– Да, Гагаина, 23.
– Ну ладно, Саня, рад был тебя слышать.
– Давай, пока.
Непонятно только одно. Если мама знает что-то об Обухове, зачем от меня скрывать, что он умер от наркоты, и выдумывать вместо этого какую-то пневмонию? А может, мама сама не в курсе? Не знаю, не похоже, надо будет выяснить.
