Вторая стена. Ее руки прикасаются к нему, нежно дотрагиваются до его лица. Лили... Серозеленые глаза смотрят с нежностью, их свет растапливает тьму, как воск свеча. Лили... В ней нет ни лжи, ни подвоха, ни подлости, ничего, к чему он привык, смотреть на нее - такое невыносимое счастье, что хочется кричать прямо в голубые приветливые небеса. Лили, не уходи.
Третья стена. От дождя ее волосы намокли и свисают слипшимися сосульками. Но она смотрит на него и смеется.
- Чему ты смеешься, Лили?
- Ты смешной. - Говорит она, и пытается по-собачьи струсить воду с волос.
- Ты тоже. - Смеется он, и понимает, что не умеет смеяться. Он - не тот, кто смеется. - Лили...
- Смейся, - просит она, - дождь плачет за тебя. - И в глазах ее светится грусть. Он знает, что это не дождь, это Лили плачет за него.
- Прости, - шепчет он, и дождь смывает контуры ее лица, оно растворяется и исчезает навсегда. И слово "навсегда" режет его на части, но слезы не видны под дождем, потому он смеется, кричит и смеется.
Четвертая стена. Его пронизывает насквозь боль. Ее тело корчится на полу. Снаружи нет ни войны, никто не умирает, рядом - никого. Но она мучится в судорогах от боли, которая сжимает ее душу, отпускает лишь на какие-то доли секунды, чтобы она успела вдохнуть, и накрывает снова.
- Я больше не могу, - глаза ее опухли и красны от слез. Костяшки пальцев выпирают на кистях рук, щеки впали. Она дрожит, ползет и снова падает, дрожит. А боль все кружит черной птицей, над ней, над тем, что некогда звалось Лили. И ни ей, ни боли в этом странном танце не остановиться.
Пятая стена. Холодное море, пустой пляж. Вокруг лишь чайки, и мусор, который остался с лета. Лили окутывает облако одиночества. Но она больше не страдает, ей никто не нужен - она так решила. Ей не нужна жизнь, она ею больше не дорожит. Ради чего? Все, кого она любила - ушли. Она никому не нужна. И не хочет быть нужной, потому что теперь знает, что все в мире - ложь и фальшь. Все обещания разрушаются, все надежды умирают, остается только море, и то не навечно. Ветер бросает ей пряди в лицо, как перчатку.
Шестая стена. Лили и других грузят в вагоны, загоняют, как скот. Потом долго-долго везут их куда-то в затхлом, пропитанном потом, кровью и страхом замкнутом пространстве. Вдруг поезд останавливается, двери раскрываются, и люди бегут, бездумно, безоглядно, на свободу, прочь от состава, врассыпную, в снег, к черному голому лесу вдали. И Лили толкают, она падает в снег, встает на ноги, бежит со всеми, когда сзади раздаются автоматные очереди. Падает сосед, потом она, почти не больно, только совсем невозможно становится бежать, и дышать, и свет меркнет.
Седьмая стена. Внизу плещется вода, холодная и темная. Руки Лили замерзли от прикосновения к металлическим перрилам моста. Но они так крепко сжаты - это привычка, привычка держаться. А страха уже давно нет, есть неверие в то, что хоть в чем-то есть смысл. Лили разжимает закоченевшие пальцы, улыбается и падает, падает и улыбается.
Восьмая стена. Лили хоронит ребенка. Слова окружающих режут ее фальшивым сочувствием, потому что никто из них не способен понять эту боль. Никто не знает глубины ее отчаяния и безумия. Она больше не принадлежит их миру. Она больше не принадлежит ничему, она чужая, одна, урод среди всех, урод, у которого вырвали сердце и закопали сейчас, засыпав землей и дав ему название на мраморной табличке сверху. Чтоб каждый знал, что здесь лежит сердце Лили, поливал цветочки, которые из него вырастут, обновлял краску на буквах, зажигал фонарики. Чтобы даже в темноте можно было ткнуть пальцем и сказать - вон там, видите, светится? Это сердце Лили горит, горит страшной болью, и ненавистью, и проклятием. Страшное изуродованное сердце Лили, которое хочет, чтобы на земле больше не было детей, чтобы ей больше не было больно, когда она смотрит на них. Которое остановится однажды, в то время, как ее пустое и бессердечное тело найдут прямо над ним.
Девятая стена. Лили идет босиком по огню, сквозь стены бушующего пламени, и ничего не чувствует. Ее волосы сами словно сотканы из пламени, в глазах сверкают отблески огня. Все мертвые идут за ней. Она - их проводник.
Ник с хрипом втянул воздух и рухнул со стола на четвереньки. Какое-то время он вынужден был так и оставаться, приходя в себя. Какой удачей было, что его никто не видит. Конечно, он поставил Небироса за дверью, но не ожидал ничего подобного. Так ярко, так невыносимо светились пережитые жизни в нем, так страшно. Он знал, что она больше не боялась, но знал, чего ей это стоило. Он не уверен был, способно ли было какое-то проклятие сделать подобное, или это было судьбой. Но в эту секунду он верил, что ад - на земле. Ему хотелось лечь на самое дно и ни о чем не думать. Ему! Он с трудом поднял голову и посмотрел на хрупкое тело на столе. Лили. Теперь он знал ее. Знание не принесло ему облегчения, а дало лишь нестерпимую боль. Он тряс головой и отплевывался, позволяя своей сути вытеснить ошметки воспоминаний. Лили, ходячий ад. Его мутило, выворачивало наизнанку, но стоило вспомнить ее серые глаза и взгляд, наполненный теплом и светом, как становилось легче. Он снова потрусил головой и поднялся на ноги. Держась за край стола, он смотрел на ее лицо, руки, лежащие ладонями кверху, подымающуюся и опадающую грудь.
- Проклятие! - выругался он.
Танатаэль был самым молодым из ангелов, пришедших к свету божьему - так звали группу ангелов под предводительством Уриэля, которые спускались в ад, чтобы спасать проклятые души.
- Танатаэль, береги свой меч, - говорил ему Петра, начищая свой до блеска. - Он сияет во тьме не хуже солнца.
- Петра, а ты много раз спускался? - Спросил Танатаэль, затаив дыхание.
Петра посмотрел на него с улыбкой: совсем еще мальчишка, светлые волосы, голубые глаза - прямо серафим из-под куполов церкви.
- Не знаю, как тебя отпустили. - Покачал головой Петра. - Тебе бы больше подошло на седьмых небесах.
- Нет, я сам выбрал этот путь. Пусть многие говорят, что вы - безумцы, ходящие по грани. Но я не знаю никого, храбрее вас. Они там все презирают тьму, ее не видя. А вы- единственные настоящие, те, кто стоят на границе. Те, кто знают, что такое зло и истребляют его каждый день.
Петра покачал головой:
- Все не так, как ты думаешь, парень.
Танатаэль хотел еще что-то спросить, но Петра развернулся и пошел прочь. Парень не понимал, что происходит: разве он не должен был сейчас с гордостью и воодушевлением рассказывать ему о подвигах света?
- Мы не безумцы, но и не герои. - Сказал подошедший к нему ангел с перебитым крылом.
