Запереть и забыть.
Всегда ваша.
Солли.
6 Ключ к фортепиано и «стиралка» для мела
Здесь продолжается повествование Клода Айрмонгера
Немая
Кузен Муркус тут же ухватил меня за ухо.
— Я ничего не делал! — взвился я. — Отпусти меня, слышь, Муркус!
— Для тебя я «мистер Муркус», запомни, короед.
— У тебя нет никакого права! — простонал я.
— Сейчас я тебе покажу права — ну-ка, пасть свою злоречивую закрой!
— У меня нет никакой ручки, — предчувствуя недоброе, пискнул я.
— А никто и не говорит, что есть. Ну-ка, стань прямо. Еще слово — и единственное, что останется в память о тебе, это бирочка на большом пальце! — сказал он и тут же заехал мне кулаком в живот. — Прямо, я сказал! — повторил он. И, не успел я разогнуться, как он добавил с носка. — Ты что же это, уже и стоять прямо не можешь? Не ожидал я от тебя, Клод, такого слюнтяйства.
Он снова наподдал мне ногой.
— За что? — выдохнул я.
— «За что, за что» — за то, что ты Клод, тебе мало? Одного этого более чем достаточно!
Это он произнес, уже склонившись надо мной, поскольку я валялся, скрючившись, у него в ногах. Внезапно его рука скользнула в карман моей жилетки и тут же вынырнула с чем-то.
— Джеймс Генри Хейворд…
— Нет, Муркус, не надо!
— Вставай-вставай, — ухмыльнулся он. — Сейчас в догонялки поиграем, щенок.
Ухватив Джеймса Генри за цепочку, он почти отобрал его у меня.
— Муркус, отдай! Ты же сам знаешь, что откровенно попираешь законы Дома!
— Ты мне еще тут о законах поговори. Законы здесь диктую я! А посему подымайся на задние лапки и бегом, ать-два! Рядом!
Он потянул за цепочку, и я потрусил рядом, стараясь не отставать, чтобы нечаянно не навредить бедняге Джеймсу Генри.
— Давай-давай, двортерьер шелудивый, чап-чап-чап!
Муркус наддал ходу, и теперь я бежал за ним чуть ли не вприпрыжку, семеня, чтобы не отстать. Он поволок меня вниз по лестнице, а затем в префекторскую — так называлась у нас комната, где обычно обретались назначенные префектами вьюноши постарше. Сейчас здесь околачивались Станли и Дювит, оба с одинаково зализанными волосами, оба с глиняной курительной трубкой и стаканчиком шерри. Всем своим видом они изображали картину взрослости и благополучия.
— Поглядите-ка, что я нашел! — позволил себе отвлечь их Муркус. С этими словами он внезапно отпустил цепочку, на которой держался Джеймс Генри, — даже не отпустил, а брезгливо бросил, словно только сейчас обнаружил, что у него в руках нечто отталкивающее. Я поспешно подхватил Джеймса Генри и бережно спрятал обратно в карман.
— О боже, Муркус, — безучастно вздохнул Станли. — Вечно ты тащишь сюда всякую дрянь.
Напускная усталость и скука казались непреходящим его состоянием.
— Сейчас начнет водить носом, потом скулить, чего вынюхал, а нам — выслушивай все эти сопли-вопли, — вторя ему, вздохнул Дювит, одновременно хватая меня за ухо. — Признайся честно, Клод, ты попал по-крупному. Почему б тебе не сделать доброе дело и не потеряться на Свалке — этим ты окажешь всем большую услугу; что тебе стоит пойти и утопиться, и как можно скорее, а лучше прямо сейчас, а? Объясни мне на прощанье лишь одно: вот какой от тебя толк?
— Ну, говоря о сегодняшнем дне, — рассудил Муркус, — у меня для него есть одна непыльная работенка: завтра, как-никак, общий смотр…
— Завтра… смотр, — протянул Станли. — А когда объявили?
— Да только что. Коротышка сам и объявил.
Муркус имел в виду дядю Тимфи.
— Само собой, смотр можно считать разновидностью досмотра. Из-за этой — что б ей свалочно было! — Розамутьевой ручки. В любом случае к смотру нужно быть готовым — отсюда и работенка для мальца: пока то да се, он будет наводить глянец на наши предметики. Ну, как ты?
— Только не это, Муркус, только не это!
— «Мистер Муркус…»
— Пожалуйста, мистер Муркус! А хотите — я лучше буду вам ботинки чистить?
— Меня не волнует, что тебе лучше, а что — хуже! Меня волнует одно: чтобы ты прекратил вякать и начинал работу. А больше ничего мы слышать не желаем.
Вот так мне и подсунули чужие Предметы для наведения глянца по случаю грядущего смотра. Вообще-то, прикасаться к чужому предмету рождения само по себе считалось делом неблаговидным — уж очень это личная вещь, чего ж лезть-то, нехорошо как-то… А тут меня усадили за стол, сунули политуру-полироль и заставили драить принадлежавший Дювиту деревянный упор для двери (чтобы, значит, та не хлопала), который скрипучим голосом представился мне: «Мюриель Бинтон»; складной карманный метр, он же Джулюус Джон Миддлтон (это у Станли); и напоследок — Муркусову медаль с маркировкой «За отвагу» на желто-красной ленточке, которая (в отличие от дверного упора и карманного метра и несмотря на весь свой блеск и лоск) представлялась мне какой-то забитой, замкнутой и бесхарактерной вещью. Ее немота меня не просто настораживала, а даже пугала. От близости вещи, которая не издает ни звука, меня не покидало чувство, будто меня заставили касаться безжизненного тела. А продержали меня там до самого подхода поезда. Его неистовый гудок, как обычно, поверг всех и каждого в состояние крайнего замешательства.
— Как мы считаем, — поинтересовался Муркус, — может, отпустим мальца на сегодня?
Дювит соизволил изъять у меня свой дверной упор и задумчиво погрузил его во внутренний карман пиджака, где тот обычно и коротал свои дни. В свою очередь, Станли цапнул свой метр и клацнул им пару раз, проверяя на «зиг» туда и «заг» обратно.
— Благодарю тебя, Клод, хорошая работа, — кивнул он, возвращаясь к прерванному занятию: в руках у него, видите ли, была книга.
— Ладно уж, закругляйся, — разрешил Муркус, — пока я не передумал. Стой, а где твое «спасибо»?
— Спасибо, — промямлил я.
— «Спасибо вам, мистер Муркус», — подсказал он.
— Да брось ты уже, Муркус, не утруждай себя, — махнул рукой Станли, — в конце концов, благословение от нас за свой труд он уже получил. Так что пусть уж Клодохлик проваливает. Хочется, знаешь ли, тишины и покоя.
— Да, чуть не забыл, — хлопнул себя по лбу Муркус, — пока ты не успел унести отсюда ноги: карлик наказал мне лично передать тебе… — Тут он нехорошо осклабился. — Так, сущая безделица, даже вспоминать неловко… Так вот, завтра у тебя Сидение.
— Как Сидение, ты уверен?!
— Как было объявлено, — пожал плечами он, — веник ты драный.
