Сниматься на видео жена не любила. Правда, Гарри — специалист экстра-класса — иногда снимал своей профессиональной камерой детей, и родители, конечно, попадали в кадр. Но все кассеты переправлялись бабушке в Москву.
Он забывал ее привычки, характерные словечки, манеру одеваться. Чем больше усилий Виктор прилагал, чтобы припомнить детали, тем скорее рассыпался целостный образ его супруги. Поначалу он тяжело переживал эту последнюю потерю, тот факт, что и память отнята у него неведомой и неодолимой силой. В этот период он мечтал сойти с ума, чтобы любая встречная женщина казалась ему его единственной любимой.
Он действительно стал приглядываться к женщинам, которые ему встречались. Пока еще безошибочно определял: это не она! Но вместе с тем неожиданно обнаружил, что другие женщины вызывают у него вполне определенный интерес. С этого момента ему стало значительно легче, как будто отсохла наконец какая-то часть души, которая долго мозжила и не давала забыть о себе.
Тем не менее его вовсе не тянуло в водоворот лишенных души телесных наслаждений. Он, конечно, позволил себе несколько чисто технических интимных встреч, чтобы удостовериться — после стольких лет, проведенных с одной-единственной, — что ЭТО бывает и с другими женщинами. Даже физическое удовлетворение, которое он получил от этих встреч, было минимальным. Ему было невыносимо совестно перед партнершами за отсутствие каких-либо чувств со своей и с их стороны и тошно от необъяснимого ощущения совершаемого предательства. После этого Виктор стал искать.
Он вовсе не надеялся, что сумеет найти похожую на нее: не могло быть ни единой женщины, на нее похожей. Но он старался выбрать ту, что была бы симпатична ему своими душевными качествами, а не только физически привлекательна, ту, к которой чувствовал бы участие и дружеское расположение.
Со временем Виктор стал надеяться, что таким образом встретит и вернет ее: просто они не сразу узнают друг друга, а постепенно будут узнавать!
Он опять сблизился с Гарри. Посвятил того в свою теорию встречи и приобрел привычку спрашивать: «Как ты думаешь, это она?» Друг неизменно отвечал: «Нет». Виктор почему-то испытывал от этого удовлетворение.
Она приснилась Виктору в начале Нового года — на святках, как говорят люди, приверженные традициям. Светлый и нежный сон, в котором звучал ее голос, в котором он держал ее руки в своих, неотрывно смотрел в ее сияющие глаза, легко сдувал с ее лба падавшие пряди волос и чувствовал обнаженной кожей предплечий прикосновение шелковистых макушек и горячих ладошек своих детей. Он проснулся от собственного всхлипа, в глазах плескалась горячая влага. Сквозь плотно сжатые веки проникал белый свет позднего воскресного утра. Не открывая глаз, Виктор начал вспоминать сон.
Он отчетливо помнил тепло прикосновения, чувство нежности и умиления, радость встречи. Но… Господи, какого же цвета были ее глаза?! А ее волосы?
Виктор издал протяжный стон и сделал резкое движение головой и руками. Его локоть уперся в живое и теплое. Он замер. Хотелось еще немножко полежать, не открывая глаз, и помечтать о том, что когда он откроет их, то увидит рядом с собой ту, которую узнает безошибочно.
— Ты что, Вик? — раздался хрипловатый со сна голос.
Виктор поморщился: он надеялся еще немного побыть наедине с собой.
— Ничего. Спи, еще рано.
Она пошевелилась и, плотнее прижавшись к его плечу, притихла.
«Не так бы она сказала!» — подумал он с досадой. Он не знал, что именно «не так». В голосе женщины не было ни недовольства, ни жеманного каприза. Но не было и чего-то единственно для него важного. «Что бы сделала она?» — спросил он себя.
Она бы теплыми со сна губами легонько прижалась к его коже, осторожно скользнула бы ладошкой по груди и, прощекотав плечо поднимающимися ресницами, тихо спросила таким ясным голосом, как будто не спала мгновение назад сладко и крепко: «Что ты, родной мой?» А может, и совсем по-другому. Она бы сонно пробормотала только одно слово: «Рассказывай!» И ему было бы, как день, ясно, что она имеет в виду сон, который заставил любимого мужа застонать и заметаться в постели. А он придумал бы на ходу какую-нибудь нелепую и комичную историю, чтобы посмешить ее.
Виктор аккуратно высвободился из объятий, поднялся, накидывая халат, с кровати и подошел к окну.
За окном спокойно мелкими пылинками сыпал снег. Снег лежал на подоконнике, покрывал уютной свежей простыней мостовую, нарядными островками белел на красной черепице крыш. Все это отчетливо напоминало Виктору Москву — город, в котором он когда-то прожил и проработал несколько лет и который он успел полюбить, как почти все места на Земле, где побывал. Воспоминание о Москве было окрашено той же сладкой нежностью, что и его утренний сон, и одновременно — горечью невосполнимой потери. Виктор не мог понять почему. Будто возвращение туда было ему заказано. Но ведь он как раз очень скоро поедет в Москву: официальный визит премьера запланирован на начало января. Смиту обещано эксклюзивное интервью с обоими деятелями одновременно.
— Виктор, ну мне тоже подниматься или ты еще поваляешься?
— ТЫ еще поваляешься! — ответил Виктор как мог мягче.
Женщина послушно откинулась на подушки.
И снова на него накатило: как бы ОНА себя новела? По-другому. Да ясно же… Просто… Не важно как… С любовью. И с любовью он бы ей отвечал. Единственная моя! Жена моя! Виктор вцепился пальцами в холодный каменный подоконник. Было же у нее имя!
Чтобы отвлечься от навязчивых и бесплодных мечтаний, Виктор подошел к книжной полке, взял первый попавшийся журнал. Он слегка подмерз, поэтому быстро вернулся к кровати и снова забрался под одеяло. Женщина в постели затравленно смотрела на него, ее взгляд, казалось Виктору, говорил: «Ты меня не любишь! Как же мне быть?» Под его пристальным наблюдением она совсем смешалась, вылезла из-под одеяла и, забрав одежду, ушлепала в ванную. Виктор вздохнул с облегчением.
Полулежа в постели, чего раньше никогда себе не позволял, если не был болен, Виктор листал журнал, но буквы рассыпались перед его глазами горстью бессмысленных закорючек: он опять вернулся мыслью к воспоминаниям о потерянной жене. Собственно, не было никаких воспоминаний — вот в чем беда! Ну почему он раньше, как только понял, что теряет память о ней, не записал все, что еще можно было сохранить? Журналист, филолог хренов!
Не в первый уже раз солидно, словно океанский лайнер в скромную бухту, в сознание вплыл вопрос: «А было ли все это: супружество, несколько лет семейного счастья, потеря жены и всего, что с ней связано, при странных обстоятельствах? Признайся себе: ведь пригрезилось? Примечталось в безрадостных сумерках ушедшего года… Теперь настал новый год — чистый лист. Стыдно взрослому, солидному мужчине предаваться пустым мечтаниям. Пора трезво взглянуть на жизнь!» Только слабый, робкий, не облеченный в слова протест, шевельнувшийся на дне души, напомнил Виктору, что эта мысль — не его собственная, какая-то привнесенная извне, общеобязательная. Тревожно заколотившимся сердцем он почувствовал: еще день-два — и он сдастся напору этой рациональности, забудет, что когда-то он помнил о том, что когда-то была женщина, которую он любил и которая любила его.
