Здра-авствуй, милая-я тюрьма-а,
Ле-есенка протё-ёртая-я!
Вно-овь, родная, я-я к тебе пришё-ёл!
Ты-ы, тюрьма-тюрё-ёмушка-а,
Го-орькая судьбё-ёнушка-а,
Недо-олго я на во-оле погуля-я-ял!
И громко, истерично захохотал. Зубко с испугом на него поглядел. До того сидевший неподвижно Терёхин пошевелился: «Завтра воскресенье», – вдруг ни с того ни с сего сказал он, как будто ни к кому не обращаясь. «Ну и что?» – спросил Зубко, глупо улыбаясь. «Завтра воскресенье, – упрямо повторил Терёхин. – В школу не идти». Польских выпрямился: «Ну воскресенье, ну не идти, и что?» Терёхин протянул руку, вытащил из валявшейся на земле пачки мятую сигарету, чиркнул спичкой, закурил. Прищурился на огонёк, пустил дым ровными кольцами. «Молодец, умеешь, – ехидно похвалил Польских, – может, ещё что покажешь?» Терёхин перевёл взгляд на Польских, смотрел в упор, словно растапливал его стальные глаза бирюзовым светом своих. «Покажу», – тихо произнес он. «Не смотри так, Трёха, знаешь же, не люблю, – нервно попросил Польских. – Так что?»
Терёхин молча загасил сигарету, взглянул вверх на бледную предвечернюю луну. «Надька хвастала», – еле слышно уронил он. При этих словах Зубко дернулся, как укушенный, судорожно со всхлипом вздохнул. Польских, наоборот, сделался как каменный, застыл, только еле слышно шевельнул губами: «Что?» «Говорила, спираль у неё золотая…» «Спираль? – не понял Польских, – какая ещё, блин, спираль?.. Ага?! – Наконец до него дошло. – Спираль… Вон чего. Золотая. Тебе говорила?» «Ну не тебе же», – скривился Терёхин. «Ага! А хулишь ж ты с тех пор молчал, а? Может, сам хотел сходить?! Чтоб не делиться?!» – Польских встал и пошёл на Терёхина. Тот вскочил, громко закричал, сбиваясь на фальцет: «Дурак ты, Поль! Мудила!» В его крике было столько обиды и слёз, что Польских понял, что перегнул палку. Он разжал кулаки и снова опустился на землю. «Ну ладно, всё. Хорош, блин, закончили. Чего делать будем?» «Да понятно чего. – Терёхин тоже сел. – Завтра с утра двинем на место. Ну, там… Короче, возьмём. После цыганам на трёх вокзалах загоним, я знаю где. Отдашь Фашисту долг. И все дела».
Зубко, молчавший до сей поры как топор в пне, открыл рот, заголосил: «Э-эй, робя! Я не понял! Куда двинем, какая спираль?! Вы что, в натуре, ебанулись оба?!» Польских упёрся в него тяжелым, невидящим взглядом: «Двинем куда надо двинем, понял? Какая спираль, я тебе, дрищ обоссанный, после объясню какая, понял? Сейчас – по домам. Завтра в семь утра на этом месте. Пожрать я захвачу».
Наутро они доехали на электричке от Казанского вокзала до Люберец. После ещё долго добирались автобусом. Дальше пошли по просёлочной дороге пешком. Впереди по-спортивному упруго с маленьким рюкзаком за спиной шагал Польских. За ним семенил в сильном волнении Зубко. Замыкающим плёлся Терёхин, с каждым отрезком пути делавшийся всё смурнее и смурнее. Проходя через дачный посёлок, Терёхин тормознул и подвалил к мужикам, стоящим в очереди к киоску, там с ранья торговали в разлив дешёвым портвейном. Пошептавшись с одним-двумя, он сообщил Польских и Зубко, что местные мужики согласились взять для них сколько-то красного, что вот он немного задержится и бегом догонит приятелей, и что у них будет чем оттянуться после трудной работы. Зажав в кулаке собранные промеж троих два рубля с мелочью, Терёхин подался к киоску, Польских и Зубко двинулись дальше.
Они, не спеша, миновали посёлок, перешли по мосту через речку, вступили в зону расположения пионерских лагерей. Ещё немного и перед ними встали запертые железные ворота с дугообразной надписью поверху: ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ «ИСКРА». Польских заглянул в щель между створами: «Зуб, вон наш отряд, всё закрыто на хер, линейка вон… Последнее было лето, Зуб, больше всё, вышли мы из пионерского возраста». И громко пропел-проорал: «Прощай! пионерское! лето!» «Ай-ай! Ой-ой! Это-это!» – размытым эхом отозвалось в обезлюдевшем редколесье. Зубко сник, засуетился: «Поль, пойдём быстрей уже, а?» «Пойдём, пойдём, – Польских внимательно вгляделся туда, откуда они пришли, – что-то Трёхи не видать…» «Да догонит, куда он денется? – Зубко потянул приятеля за рукав. – Раньше начнём, раньше кончим».
Они обошли лагерь, углубились в загустевший лесок и вскоре оказались на небольшой поляне со старым кострищем посреди. «Красиво тут», – сказал Польских, крутя головой во все стороны. «Красиво, – задумчиво согласился Зубко, глядя на зелёно-жёлто-красный лес, – а тебе не страшно, а Поль?» Какая-то птица громко щёлкнула в тишине, в ответ всполошилась, загорланила другая. «Где лопата?» – грубо спросил Польских. «Там же и прикопана, где ей ещё быть?» – Зубко указал рукой на противоположный край поляны. «Ну и что этот придурок?! – во весь голос шумел Польских, идя через поляну. – Куда этот козёл делся, а Зуб?!»
Они отыскали лопату, закурили. «Где то место?» – озабоченно спросил Польских. «Да вот оно, считай под ногами, – Зубко ткнул лопатой в еле видный холмик между двумя берёзами, присыпанный палой листвой. – Забыл что ли?» «Темно было, – ответил Польских. – Да и нажрался я тогда в сиську. Ты давай, Зуб, начинай, я после».
Зубко разгрёб сухие листья, поплевал на ладони и принялся копать. (Терёхина всё не было). Польских устроился рядом под деревом, вытянул ноги. Достал из рюкзака большую бутыль с водой, крупный огурец, кусок сырокопчёной колбасы, хлеб, соль. Раскрыл «зэковский» хитрый выкидной нож с пластмассовой наборной ручкой, ловко соорудил трёхэтажные бутерброды, посолил. «Жрать хочешь, Зуб?» – спросил он. «Не, потом, – Зубко, как заведённый, махал лопатой. – Оставь лучше на закусь». Польских примерился к еде, хрустко откусил, медленно прожевал, запил водой. Усмехнулся, вытер губы ладонью: «На закусь? Думаешь, придёт?» Зубко промолчал. Он заметно устал, вспотел, замедлился, но продолжал ожесточённо метать штыковой лопатой землю. Тем временем, Польских со вкусом доел бутерброд, выкурил сигарету, поднялся. «Давай теперь я», – подойдя, он забрал у Зубко лопату, заглянул в образовавшуюся неглубокую яму. «Не помню, сильно закопали?» – спросил он. «Не очень. Чуть-чуть ещё…» – Зубко, отдуваясь, уселся под дерево, откуда только что поднялся Польских, жадно напился из бутылки.
«Как ты думаешь, Зуб, кто во всём этом виноват?», – спросил вдруг Польских, сильными, расчетливыми движениями углубляя яму. «В этом? – Зубко кивнул на яму, пожал плечами. – Все виноваты». «Ну а кто больше всех? – настаивал Польских. – Без кого ничего этого вообще бы не было?» Зубко оживился: «Знаешь, Поль, я сам об этом до хера думал… Вот если бы Трёха тогда свою продавщицу не притащил с собой… Если бы они потом свалили, как собирались, последним автобусом… Он же, блин, сам нас подбил после отбоя продолжить на этом же месте! Ну а там уж…» «Вот я и говорю, – Польских зло скривился. – Теперь мы с тобой здесь ковыряемся, а он? Он уже давно должен был подвалить. И где он, эта падла?! Не знаешь? А я тебе скажу, где. Обтрухался и в Москву укатил! Не, Зуб. Ты как хочешь, а мне он за это ответит. Так ответит, что мало не покажется».
