Сделав глубокий вдох, он сказал с горечью:
— Кунгельв был отстроен нашими руками, руками слуг древнего и, без сомнения, разумного существа. Всё, что ты видишь сейчас вокруг — бесславный обломок тех времён, когда Изначальный через сны приходил к каждому обитателю этих мест, разговаривал с ним тет-а-тет, помогал явить себя и прожить жизнь наилучшим образом, во славу Кунгельва. Эта слава и стала его краеугольным камнем, черепом, в котором свила гнездо ядовитая змея… Наши предки жили в гармонии с собой — и это то, к чему стремится любой разумный человек. В то время это не было мечтой.
— То есть этот Изначальный тогда не спал?
— Нет-нет, писания говорят, что спал он всегда. Но его сон был деятельный. Есть мнение, что все мы ему снились, и он заботился о нас, как человек заботится о чистоте своего тела. И в то же время мы заботились о нём, выражая ему свою покорность. Это был идеальный симбиоз. То, что случилось потом, кажется мне очень грустным. Не все найденные мной книги относятся к периоду расцвета; те же, чьи авторы стали свидетелями начала смутных времён, описывают происходящее скупыми красками. Цивилизация и связь с большим миром — далеко не всегда благо. Подобно тому, как на свет слетаются помимо красивых бабочек ещё и болотные мошки, переносчики инфекций, в городе появилось много новых лиц, которые не желали впускать в свои сны Изначального. Баланс был нарушен, и камень, что так долго толкали в гору наши предки, камень познания вселенной и связи с миром, покатился под откос, подминая всех, кто не успел убежать. В частности, отмечалось много случаев безумия и череда самоубийств.
— Культ существует до сих пор.
— Именно. Но уже в статусе закрытого общества. Кто-то, видимо, спасся и ушёл в подполье, как ученики Христа во времена гонений. Их — нашим — смыслом жизни стало удовлетворение скорби и голода, которые источала глотка. То, что раньше делал целый город, подпитывая Изначального своими эмоциями, своим обожанием, легло на плечи горстки людей. Конечно, они не справлялись, переходя на всё более и более радикальные методы. А Изначальный всё глубже погружался в свою кому. Исчезли почти все обычаи и традиции, связанные с озером: именно оно считалось сосредоточением духа этого древнего существа, его ложем и сосудом. Я видел рисунки. Религиозные сооружения из камня на берегу, там, где сейчас живёт семья твоего мальчишки, акты поклонения, в которых участвовало не менее нескольких тысяч человек — сложно поверить, что всё это было на самом деле, но это так.
Вторая канистра полностью наполнилась. Юра вернул пистолет на место и закрутил крышку. Взвесил ношу. Ничего, как-нибудь доберёмся.
То, что сказал Спенси, вызвало в нём живой отклик. Он пытался представить себе, как целый город, десятки тысяч жителей, каждую ночь включаются в единую сеть: одинокие больше не ощущают себя одинокими, работники искусства всегда могут зачерпнуть новую, щедрую порцию вдохновения, интеллектуалы ведут светские беседы, страждущим воздаётся, а напуганные успокаиваются. И не мог решить, нравится ему это, или нет.
«Что стало с твоей рациональной жилкой, рассудительной натурой?» — спрашивал себя Хорь. Даже Алёна не узнала бы его сейчас. Отдавая себе отчёт в том, что всё услышанное может быть мистификацией, что это смахивает на чистейшей воды мистификацию, он тем не менее сразу поверил. Возможно, причина в том, что за эти дни здравый смысл слишком часто терпел поражение. Слишком — чтобы закрыть глаза и жить как обычно.
2
— Сейчас Кунгельв снова забыт, — сказал Спенси, когда они медленно пошли обратно. — Установилось некое подобие собственной экосистемы: глотка, как рыба-удильщик, приглашает гостей, вроде тебя и твоей жены, а потом люди, вроде меня, что всё это время таятся за кулисами, тушат их с луком под соусом болоньезе. Каждый получает своё. Глотка — жаркое, мы — несколько блаженных мгновений удовольствия от хорошо проделанной работы, ну а вы — избавление от страданий… не морщись, пожалуйста. Я не вижу твоего лица, но знаю, о чём ты думаешь. Самые обычные, ординарные люди, у которых всё гладко в жизни, а прошлое похоже на залитое солнцем поле, глотке не интересны.
— Но ты хочешь всё изменить, — Юра выразительно покачал канистрами.
— Считай, что я купился на картинку в глянцевом журнале, — Спенси издал смешок. — Я не знаю другой жизни, кроме служения, но хочу делать это с достоинством. Хочу чувствовать себя частью разумного общества, а не банды сумасшедших. Изначальный не выйдет из комы, пока в пасть ему закидывают куски мяса. Мои соратники не хотят ничего слушать. Они уже даже не люди. Импульсы удовольствия, которые пускает по их нервам удачно завершённое дело, сожгли их разум не хуже короткого замыкания. Я предлагаю тебе сделку, чужак. Когда всё будет готово, ты поможешь мне их уничтожить. Изначальный вернётся. Мы заставим его вернуться. Слушай: сейчас ни у кого нет крупных ролей, требующих круглосуточного присутствия рядом с жертвой. Я знаю, мы чувствуем такие вещи. Это что-то вроде стенгазеты, только в голове, тираж которой разлетается за доли секунды, чистое знание. На ночь все они, как летучие мыши, собираются в «Зелёном ключе». Мы сожжём их там, как сарай с осиным гнездом. Я буду обонять, наконец, вонь их горелого мяса и получу шанс вернуть те времена, лучшие времена. А ты получишь возможность увезти отсюда жену. Ну как, по рукам?
Юра почувствовал, что его начинает отпускать. Будто размял затёкшие конечности, долгое время вынужденно находившиеся в одной позе. Ему предложили выход, и несмотря на абсурдность всего только что сказанного, он не вызывал отторжения. В некотором роде это пугало Юру ничуть не меньше.
Но, в конце концов, соратники Спенси погубили на своём веку немало жизней. Хорь не собирался претендовать на роль бумеранга, что сыграет роль кармы, однако считал вполне справедливой смерть, уготованную для них маленьким уродливым Гетманом Мазепой.
Занятый своими мыслями, Юра не сразу понял, что что-то изменилось в окружающем мире. Словно уснул в собственной кровати и вдруг обнаружил себя на оживлённом перекрёстке в час пик… хотя вокруг по-прежнему не наблюдалось ни единого человека. На газетном киоске висело объявление: «Перерыв на учёт 10 мин», однако картонка намокла, текст расплывался в еле читаемые кляксы.
Мужчина поднял голову и сбился с шага: дождь перестал, тучи сыпали битым стеклом снежной крупы. Осень нынче закончилась быстро. Наступает новая пора.
Поставив канистру, он молча протянул назад руку и почувствовал как маленькая, скользкая шестипалая ладонь шлёпнула по ней.
Блог на livejournal.com. 23 мая, 21:20. Сегодня был трудный день.
…Первой я увидел мать.
Удивительно, я поверил, что увижу их в течение этого дня снова, сразу и безоговорочно. Возможно, именно эта вера позволила им найти общий язык с квартирой — а то, что эти трое смогут договориться, не вызывало сомнений.
Умом я понимал, что мои родители не могут быть настоящими, они неспособны причинить какой-либо вред, исключая, конечно, моральное давление, эти триста пудов снега, лежащие на моей черепушке. Думаю, то, что она в один прекрасный момент не выдержит, является одним из самых вероятных исходов.
Мама приближается ко мне по коридору, такая, какой была на закате жизни. В этот период — кажется, летом девяносто седьмого — она проводила в постели примерно половину дневного времени и редко выходила на улицу. Даже пенсию приносили на дом. Она шла, пошатываясь и придерживаясь за стенку, передвигалась по потолку, словно муха, вставшая на задние ноги. Мои глаза находились приблизительно на уровне её глаз, и я видел в них боль и упрямство. На ней домашний халат с большими зелёными пуговицами: прекрасно его помню. Скрывая худобу тела, он выставлял на обозрение предплечья, похожие в неверном свете на обглоданные кости.
Она остановилась, увидев меня. Сказала:
«Боже, сын, не стой там как призрак. Ты сведёшь меня в могилу».
