— Да, — сказал он. — Но я стараюсь в любом положении находить плюсы. Сейчас я почти не чувствую боли — это плюс.
— Потерпите немного. Я освобожу вас.
Юра, взявшись за одну из скоб, приготовился дёрнуть. Удержал его только возглас, который звучал так, словно кто-то встряхнул жестяную коробку с гайками и болтами:
— Не смей! — Виль Сергеевич задышал чаще. — Не нужно. Я сейчас всё равно, что самоубийца, который сунул голову в петлю и стоит на цыпочках на табурете. Любое вмешательство может выбить этот проклятый табурет из-под моих ног. Прости за метафоры. Там, в бутылке вроде бы осталась вода. Дай мне попить. Где мы?
— В старом доме на берегу озера.
Юра нашёл бутылку, которую Копатель принёс, чтобы размягчать глину. Мужчина глотал глубоко и часто; Хорь ожидал, что вот-вот услышит грохот водяной струи по дну таза, но его не было. Напившись, Виль Сергеевич поморщился, как от внезапной боли, и сказал:
— Меня держали в какой-то яме в лесу. Не давали ни еды, ни воды. Два дня я слушал, как лиса или куница пыталась раскопать землянку. Она то уходила, то возвращалась вновь. А потом пришли они… я смутно помню. Был слишком слаб. Пришли, чтобы отвести сюда. Не могу вспомнить, когда я почувствовал себя так, будто похудел разом килограмм на пятьдесят, но видимо, именно в этот период времени. Не знаю, почему я не умер от кровопотери и до сих пор болтаю, как клоун на детском утреннике, да и не хочу знать. Что дальше?.. Был один парень… такой придурковатый, лохматый, как дворовый пёс, это его мы видели тогда возле «Лужи»… Он притащил меня сюда. Сказал, что моя душа откроется для… кого-то или для чего-то, и все мои страдания станут неплохим удобрением. И, знаешь, вроде бы и правда полегче… Я, по крайней мере, не жалуюсь. Здесь прохладно, и нет ни одной гнилой рожи. Я так и не понял, что за садоводством они здесь занимаются, но, смотря правде в глаза, это как сорвать банк в лотерее. Дом, затерянный в тайге, и его таинственные обитатели. Они… все они… я вижу это в их глазах. Из этого могло бы получиться неплохое расследование, правда?
Юра покачал головой.
— Я немного узнал этих людей. Можно сказать, внедрился к ним, как двойной агент. В лучшем случае, они бы попрятались, как пауки в щелях, и вы не нашли бы ничего, кроме следов в пыли. Гении маскировки, способные раствориться среди горожан без следа.
— В лучшем… — смех мужчины был похож на кашель. — А получилось наоборот. Я был, наверное, слишком самонадеян. Приехал сюда, бряцая оружием, пусть даже не настоящим, но оружие в голове также должно приравниваться к средствам самообороны, если ты готов пустить его в ход… задавал вопросы, вынюхивал…
— Вы слишком много разговариваете, — Юра коснулся руки Виля Сергеевича. — Вам нужно беречь силы. Возможно, мы отсюда ещё выберемся.
— Да что ты говоришь, — глаза мужчины блеснули, как у кошки. Рот его исказился. — Считаешь меня совсем безмозглым, да? Считаешь, что я должен умереть в счастливом неведении, как мартышка, которая прыгнула с обрыва за бананом?
— Нет, — Юра отступил на шаг, почувствовав волну эмоций, что исходила от детектива. Словно в глотку старого порохового склада дети бросили спичку, воспламенив всё, что могло ещё гореть, — Я просто…
Он не знал, что ещё сказать, а мистер Бабочка уже успокоился. Он посмотрел на Юру тусклым задумчивым взглядом.
— Жалко, что я так и не нашёл свою роковую женщину. Хотя меня не оставляет чувство, что я почти попал. Если бы я был дротиком, то торчал бы совсем рядом с «десяткой».
— Виль Сергеевич, — сказал Юра. — Вы нашли её. Просто не смогли увидеть. Она — та, с которой всё началось. Она была со Славой, а потом, после её ухода, Слава…
— Мариночка? — спросил Виль Сергеевич голосом болезненного удивления, словно человек, обнаруживший в своей постели канцелярскую кнопку. — Эта пигалица?.. Ты меня разыгрываешь.
— Вы лично констатировали смерть, но…
— Больше ничего не говори. Я увидел достаточно, чтобы понять, что весь собранный за не такую уж короткую жизнь опыт можно оценить в чашку кофе, и даже не самую большую. Слушай… она всё ещё здесь?
— Днём здание пустует, но к вечеру все блудные сыновья и дочери возвращаются к родному порогу.
— Приведи её. Я хочу посмотреть. Женщина с фотографии… боже, я сошёл по ней с ума, как только увидел! А потом я собираюсь попросить тебя об известном тебе одолжении, о котором в военное время иногда один товарищ вынужден просить другого. Не хочу, чтобы это стало для тебя неожиданностью… Деньги, уж прости, не верну — я остался без гроша. И убери этот фонарь с глаз моих, темнота гораздо лучше. Темнота разума — вот наше естественное состояние. Ты слышишь, сынок?
Юра слышал, хотя рад бы был не слышать. Спотыкаясь, он бежал вверх по лестнице, прижимая к себе фонарь и не чувствуя, как нагретое стекло жарит даже сквозь свитер. Спустя какое-то время тишина за спиной вновь сменилась тошнотворным звуком, как будто где-то в живой плоти ходят железные цилиндры поршней.
Блог на livejournal.com. 24 мая, 03:06. Нужно убираться отсюда.
…Исследовал весь дом. Всюду мерещился мамин голос, но что он говорит, понять невозможно. Иногда слышал отца, и тогда шея покрывалась испариной. Исследовал даже джунгли на кухне, очень осторожно, не углубляясь в заросли, но всё же исследовал. Где-то здесь должна быть… что? Дыра в моё прошлое? В старую квартиру? Или, может, мой персональный подземный лифт остановился на этаже «Ваганьковское кладбище», чтобы подобрать прямо из могил новых пассажиров? Я увидел Чипсу, что смотрела на меня пристально, будто силилась что-то вспомнить; она начала обрастать чёрными перьями. Я поспешил убраться оттуда.
Как чешется кожа! Это всё колючки и мелкие кусачие мошки. Они облепили всю спину, и стоило больших трудов от них избавиться.
Я стянул майку, порвав её зубами, пустил на бинты для прокусанной руки, и был теперь по пояс голым, в кои-то веки ощущая вонь собственного тела. Смешно. Я словно попал на необитаемый остров. Тем удивительнее осознавать, что горячая вода-то никуда не исчезала. Меня угораздило оказаться на необитаемых островах собственного разума. Самое печальное, я не знаю где они начинаются и где заканчиваются. За всё время пребывания здесь я даже не удосужился составить карту…
4
Марину-Наталью Юра разыскал довольно быстро. Он боялся, что она ещё не вернулась, и что ему придётся коротать время рядом с постелью Алёнки или, что гораздо хуже, болтаться в гостиной и смотреть в глаза людям, которые способны сделать такое с живым человеком. «Ты прям как малыш, который думал что свинки сами, с радостным визгом, прыгают в кастрюлю», — сказал где-то внутри насмешливый голос Славы.
Но женщина оказалась там, где они расстались в прошлый раз — за барной стойкой. Только Петра Петровича не было видно. Возможно, поэтому содержимое бокала было несколько иным: чистым, как слеза. Не коктейль, честная выпивка. Покосившись на полки со спиртным, Юра с нарастающим удивлением подумал, что в кои-то веки ему не хочется выпить. В голове всё ещё звучал голос Виля Сергеевича: «Темнота разума — вот наше естественное состояние», а другой голос, не то голос жены, не то Спенси, прибавлял: «Зачем её усугублять? Это ещё более безумно, чем дарить ей искусственный свет!»
— С вами кое-кто хотел повидаться, — сказал он, приближаясь к Наталье со спины. Бархат волос падал на хрупкие плечи, скрытые тканью платья.
Услышав голос, женщина дёрнулась. В подстаканнике зазвенели ложки. Огромный лесной клоп, невесть как попавший в дом, шлёпнулся с потолка на один из столов и побежал по скатерти.
— Есть один человек, который потратил на ваши поиски несколько месяцев, — продолжил Юра. Он стоял, широко расставив ноги, сгорбившись и засунув руки в карманы, и не сразу понял, что неосознанно копирует Виля Сергеевича, в том числе и медлительной, старомодной манерой говорить. — Прошу, пойдёмте со мной. Он проживает в сто седьмом номере.
