Это была как раз одна из тех историй, которую вы бы могли бы рассказать много лет спустя, где-то уже в конце жизни, и люди бы понимающе качали головами и выражали сочувствие, сидя в своих твидовых жакетах с кожаными заплатами на локтях, говоря о том, как много вещей существует за гранью нашего понимания…, а потом
— К черту Потом, — крикнул я в темноту. Туман двигался медленно, как туман в облачном зеркале. — Я никогда не буду рассказывать об этом. НИКОГДА, НИ ЗА ЧТО, в жизни никому не расскажу, даже будучи уже при смерти.
Но все произошло именно так, как я это запомнил, я был в этом уверен. Джордж Стауб остановил мне свой Мустанг, и этот безголовый ублюдок потребовал чтобы я сделал выбор. И я сделал свой выбор — с тем как мы спустились к первому дому у холма, продав жизнь своей матери после затянувшейся паузы. Это можно было понять, но от этого бремя моей вины не становилось легче. Никто не узнает об этом; может даже и к лучшему. Ее смерть будет выглядеть естественно — черт, будет естественной — и я больше не хотел это обсуждать.
Я вышел с кладбища через проем, и когда мои ноги натолкнулись на рюкзак, я поднял его и одел на плечи. Огни, появившиеся из-за холма вернули меня к реальности. Я выставил руку, будучи уверенным, что это старик на своем Додже вернулся за мной, прекрасная концовка ночного кошмара.
Только это был не он. Это был фермер с сигаретой в зубах, едущий в своем Форде, кузов которого был заполнен корзинами для яблок, просто обычный симпатяга: не старый и не мертвый.
— Куда держишь путь, сынок? — спросил он, и выслушав мой ответ сказал, — Нам по дороге. — Где-то через сорок минут, в двадцать минут десятого, он притормозил около центральной больницы штата Мэн. — Удачи тебе сынок. С твоей матерью будет полный порядок.
— Спасибо, — сказал я отрыв дверь.
— Я смотрю ты сильно нервничаешь по этому поводу, но думаю с ней будет все ОК. Тебе нужно продезинфицировать это. — Он показал на мои руки.
Я взглянул на них и увидел глубокие следы. Я вспомнил как я сцепил их вместе, как ногти вгрызались в кожу, не в состоянии это прекратить. И я вспомнил заполненный лунным светом, будто радиоактивной водой, взгляд Стауба. Ты ездил верхом на пуле? Он спросил меня. Я ездил на этой хреновине четыре раза.
— Сынок? — окликнул меня водитель пикапа. — Ты в порядке?
— А, что?
— Ты весь дрожишь.
— Да я в порядке, — сказал я. — Еще раз спасибо. — Захлопнув дверь пикапа я пошел по направлению к центральному входу, огибая ряд металлических колясок в которых отражался лунный свет.
Я подошел к информационной стойке, думая о том, что я должен выглядеть удивленным, когда они скажут, что моя мать умерла, это необходимо, иначе они не поймут… или быть может они просто подумают что я в шоке… или, что мы были в соре… или…
Я был так глубоко озадачен этой мыслью, что сперва даже не услышал слов женщины стоявшей за стойкой. Мне пришлось попросить ее повторить еще раз. — Я сказала, что она лежит в 487-ой палате, но вы не можете пойти к ней сейчас. Часы посещений заканчиваются в девять.
— Но… — я даже опешил от неожиданности. Стоял там и теребил краешек стойки. Коридор освещали лампы дневного света, и только сейчас взглянув на руки, я смог заметить восемь маленьких, слегка припухших царапин, чуть выше костяшек. Водитель пикапа был прав, мне нужно было что-то с этим сделать.
Женщина молча стояла за стойкой, терпеливо ожидая моего ответа. Судя по маленькой табличке стоявшей напротив нее, ее звали Ивон Эдерли.
— Но с ней все в порядке?
Она взглянула на экран компьютера.
— Все что я знаю, это что ее состояние стабилизировалось. И она находится на четвертом общем этаже. Если бы ей стало хуже, она была бы в реанимации. А это на третьем. И я уверена, что когда вы придете завтра, то сможете в этом убедиться сами. Посещения начинаются…
— Она моя мама, — сказал я. — Я проехал автостопом всю дорогу от университета штата Мэн до больницы только ради нее. Может быть я могу заглянуть к ней, ну хоть на несколько минут.
— Мы иногда делаем исключения для близких родственников, — сказала она, и улыбнулась. — Одну секундочку. Я проверю что можно сделать.
Взяв трубку она нажала несколько кнопок, без сомнения звоня в сестринскую на четвертом этаже, и я почти представлял себе весь последующий разговор, как если бы я обладал неким даром предвидения. Ивон, женщина стоящая за стойкой, спросит медсестру, что сын Джины Паркер, которая лежит в 487-й палате, мог бы зайти к ней на несколько минут, чтобы поцеловать ее перед сном — и сестра ответит, «О боже, миссис Паркер умерла всего около пятнадцати минут назад, мы только что спустили ее тело в морг, и у нас еще не было времени, чтобы изменить данные в компьютере, все это так ужасно».
Женщина за стойкой, сказала — Мюриел? Это Ивон. Тут внизу пришел молодой человек, его имя — Она замолчала, нетерпеливо посмотрев на меня, широко раскрытыми глазами, и я сказал ей свое имя. — Алан Паркер. Его мама, Джина Паркер, находится в 487-й? Не мог бы он зайти к ней всего на… — Она замолчала. Голос на другом конце провода, принадлежавший медсестре с четвертого этажа, наверняка сообщал ей сейчас о том, что Джина Паркер только что умерла.
— Хорошо, — сказала Ивон. — Да, я понимаю. — Она опять замолчала, устремив свой взгляд куда-то в даль, затем прижала трубку к своем плечу, и сказала — Сейчас сестра Корриган, спустится к вашей матери, чтобы взглянуть не спит ли она. Это займет всего несколько минут.
— Это никогда не кончится, — сказал я.
— Прощу прощения? — сказала она.
— Нет, ничего, — сказал я. — Просто это была очень длинная ночь и…
— …и вы беспокоились о вашей матери. Конечно. Я думаю что вы действительно замечательный сын, если смогли все бросить и примчаться сюда к ней.
Мне показалось, что прошло несколько часов как я стоял там, под светом неоновых ламп, ожидая пока медсестра снова подойдет к телефону. Ивон возилась с какими-то бумагами, лежавшими у нее на столе. Аккуратно проставляя галочки на одном из них напротив чьих-то имен, и я вдруг подумал, что если бы действительно существовал ангел смерти, то он был бы похож на эту женщину, ответственную работницу, стоявшую за стойкой с компьютером и большим количеством бумажной работы. Ивон держала трубку, зажатую между своим плечом и ухом. По громкоговорителю Доктора Фаркуаера срочно просили зайти в радиологию. Быть может в этот самый момент медсестра нашла мою мать мертвой, лежащею в своей кровати с широко открытыми глазами, и выражением умиротворения и спокойствия на ее лице.
Вновь ожившая трубка заставила Ивон невольно вздрогнуть. Выслушав, она сказала: — Да, хорошо, я все поняла. Да конечно я все сделаю. Спасибо, Мюриел. — Повесив трубку, она медленно посмотрела на меня. — Мюриел говорит, что вы можете подняться к маме, но только на пять минут, не дольше. Ваша мать приняла лекарства, и уже засыпает.
