продолжает Ханна. – Счастливые были деньки. Но даже тогда Грейс вполглаза поглядывала на дверь.
Но однажды ее кто-то выпустил.
– Артур всегда был спокойным, а Грейс – словно дым, неустанно искала выход. – Взгляд Ханны рассеянно скользит по комнате. – Как-то утром я пришла, а ее нет. Ставни открыты, окно нараспашку, словно Грейс упорхнула.
Оливия косится на окно.
Теперь я гадаю, а вдруг это моих рук дело?
Ханна откашливается.
– Может, ты винишь ее за то, что она ушла, но я никогда не винила. Жить здесь нелегко.
Как и в Мерилансе, мрачно думает Оливия. Спросил бы кто ее – она бы в тот же миг выбрала Галлант. Он – будто дворец. Будто мечта.
Ханна поднимает взгляд, внимательно смотрит на Оливию.
– Она написала мне. Один раз, перед тем, как ты родилась. Не сказала, где находится или куда направляется. Ни слова о твоем отце, но я знала: что-то не так. Я поняла по ее письму…
Ханна осекается. Оливия видит, как блестят ее глаза, видит подступающие слезы.
Я расту вширь, а ты день ото дня становишься тоньше. Я смотрю, как ты чахнешь. Боюсь, завтра я смогу видеть сквозь тебя. Боюсь, потом ты и вовсе исчезнешь.
– Она не попрощалась, но по каждому слову было ясно: это конец. Я знала, просто знала, что-то стряслось! – По морщинистой щеке Ханны катится одинокая слеза. – Я волновалась за вас обеих. Писем больше не было, и я испугалась, что с Грейс случилось самое худшее. Но меня терзало смутное ощущение, что ты жива. Возможно, это была лишь надежда. Я начала составлять список мест, где бы ты могла оказаться, если бы все же родилась, если бы Грейс решила тебя куда-то отдать, но так и не смогла… То есть я никогда не пыталась тебя отыскать.
Но кто-то же отыскал. Кто-то позвал Оливию домой.
– Наверное, в глубине души я надеялась, что ты где-то в безопасности.
Опять эти слова: «в безопасности». Что это значит? В могиле тоже безопасно.
В Мерилансе она была в безопасности. Что не означает счастлива или благополучна, не означает, что там тепло с ней обращались.
– Я видела стольких Прио́ров, зачахших здесь, – бормочет Ханна себе под нос. – И всё, чтобы охранять эти проклятые врата.
Оливия хмурится. Она касается руки Ханны, и та оторопело смотрит на нее, приходя в чувство.
– Мне так жаль, – говорит она, стирая со щеки слезу и поднимаясь на ноги. – Я просто зашла сказать, что каша уже на плите.
Ханна торопливо выходит, а в голове Оливии роится миллион вопросов. На полпути к двери экономка замирает, ища что-то в кармане.
– О, почти забыла. Нашла это внизу, подумала, тебе понравится.
Она достает карточку размером с ладонь и показывает Оливии. Увидев изображение, та замирает. Это портрет девушки, которая смотрит в сторону. Такой могла бы стать Оливия через несколько лет, будь ее волосы темнее, а подбородок – более заостренным. Но озорной взгляд в точности как у нее, и Оливия понимает вот что: во-первых, она смотрит на изображение своей матери, а во-вторых, уже видела эту девушку раньше.
Или, по крайней мере, отдельные ее части, что парили в коридоре внизу. А значит, Ханна права и одновременно ошибается. Грейс и впрямь никогда не вернется домой. Она уже здесь.
Останься со мной. Останься со мной. Останься со мной.
Я бы тысячу раз написала эти слова, будь они в силах удержать тебя здесь.
Грейс Прио́р мертва. После стольких лет Оливия, наконец, узнала, что ее мать не вернется. И все же раньше была тончайшая нить надежды. Словно приоткрытая дверь. Теперь же и та захлопнулась.
Оливия с портретом в руках садится на пуф.
«Что с тобой случилось?» – гадает она, вглядываясь в картинку, будто это не застывшее изображение, набор линий и мазков масляных красок. Будто оно может ей что-то поведать.
«Почему покинула?..» – спрашивает Оливия, подразумевая и Галлант, и себя. Но девушка на портрете лишь косится в сторону, словно уже замышляет бегство.
Оливия досадливо вздыхает. Лучше уж гуля расспросить! Возможно, она так и сделает. Поднявшись, Оливия ставит портрет на стол и направляется к двери. И только пройдя мимо зеркала, замечает, что все еще разгуливает в ночной сорочке.
Вчерашнее унылое платье так и валяется заброшенным на полу. Чемодан стоит нараспашку, там ждет еще один серый наряд. Он принадлежал кому-то другому: воспитаннице Мериланса, сиротке из садового сарая. Оливия не в силах опять натянуть на себя прошлую жизнь, снова ощутить ее всей кожей.
Оливия направляется к шкафу и рассматривает все еще висящие там платья, пытаясь воссоздать образ матери по клочкам материи, представить женщину, которую никогда не знала.
Платья Оливии велики, но не слишком. Несколько дюймов в талии, несколько лет разницы. В каком возрасте Грейс сбежала? В восемнадцать? В двадцать?
Оливия выбирает желтое платье и пару туфелек чересчур большого размера. Пятки при каждом шаге выскальзывают, отчего она самой себе кажется ребенком, который играет в переодевание с материнскими нарядами. В общем-то, именно так и есть. Оливия со вздохом сбрасывает туфли, решив пойти босиком, затем берет свой блокнот для зарисовок и отправляется искать ответы.
* * *
Днем Галлант выглядит совсем иначе.
Ставни открыты, окна распахнуты, внутрь льется свет, и тени отступают, прохладный ветерок гонит прочь застоявшийся воздух особняка.
Но солнце приподняло завесу тайны, и теперь Оливии ясно, что дом не такой уж великолепный, как ей показалось вчера. Галлант – старинное поместье, которое изо всех сил борется с запустением. Элегантный образ начал портиться, кожа слегка обвисла на костях.
На лестнице Оливия замирает и смотрит вниз, на пол вестибюля. В темноте она ничего не заметила, но с высоты видит: инкрустированный рисунок – это вереница концентрических кругов, склоненных под разными углами. Она тотчас вспоминает скульптуру, найденную в кабинете. Металлические кольца вокруг модели дома. То есть домов – их же было два.
Продолжая спускаться по лестнице, Оливия слышит звуки, доносящиеся снизу.
Тихое бормотание, металлический стук ложки о тарелку. Желудок начинает урчать. Оливия все ближе к кухне, и вот уже можно разобрать отдельные слова.
– Неужто это добрый поступок – оставить ее здесь? – спрашивает Эдгар.
– Ей некуда пойти, – отвечает Ханна.
– Она может вернуться в
