— Ох! Какого черта?
Дел отпустила мою руку. Порез на моем указательном пальце был коротким, но глубоким. Кровь капала на матрас.
Я смотрела, как Дел быстро и уверенно делает над-рез на своем указательном пальце. Потом она взяла мою руку и приложила свой порезанный палец к моему.
— Теперь мы кровные сестры, — объяснила она. — У тебя есть моя кровь, а у меня твоя. Навсегда.
Мой палец жгло, как огнем. Теперь Дел стала частью меня, и я знала, что, какой бы оборот ни приняла наша дружба, обратной дороги не будет. Никогда. Как бы я потом ни старалась жить отдельно, мы с Дел оставались связанными друг с другом.
8 ноября 2002 года
— Кэти! Кузнечик, где ты!
Голос матери вырвал меня из объятий глубокого и беспокойного медикаментозного сна. Во рту ощущался металлический привкус. Я посмотрела на дорожный будильник, стоявший на коробке из-под молока рядом с кроватью. Было семь утра, но казалось, что я проснулась посреди ночи. Мне снилось, что мы с Дел находимся в ее овощном погребе, и она делает мне татуировку, выводя слова «Пустынная Роза» у меня на груди ржавым острием своей шерифской звезды. Там был кто-то еще, — мужчина, наблюдавший за нами. Он стоял в углу, и я не видела его лицо.
Я все еще лежала на койке и вдруг испытала абсурдное ощущение, что если повернусь достаточно быстро, то увижу его, как будто он всю ночь пробыл в моей комнате. Но это был только сон, верно? Тогда почему я так боялась повернуться?
Мэгпай свернулась у меня на животе, спрятав нос под белым кончиком хвоста, и мне не хотелось нарушать ее уютный покой. Я сосчитала до трех и посмотрела в дальний угол. Ничего. Только пылинки, танцующие в лучах солнца.
— Больше никаких снотворных таблеток, — прошептала я себе под нос.
Мать назвала меня Кузнечиком, так она не называла меня после отъезда в колледж. Я вылезла из-под одеяла и босиком пошлепала на кухню. Мэгпай последовала за мной.
Все шкафчики на кухне были распахнуты, ящики выдвинуты, дверь холодильника приоткрыта. На столешницах выстроились миски, пакеты муки и сахара, банки с медом и патокой.
Ураган «Джин» нанес удар.
Открытая бутылка оливкового масла лежала на столе, и густая жидкость капала на пол. Мэгпай прыг-нула прямо в лужицу и принялась изящно лакать его, двигаясь по кругу и оставляя маслянистые отпечатки лап на полированном деревянном полу.
Я помнила, какое сильное впечатление на меня произвели аккуратность и практичность этой небольшой кухни, когда я впервые увидела ее два года назад. Если бы женщина, кропотливо продумавшая и обустроившая свою кухню, увидела бы сейчас этот кавардак, она бы не удержалась от слез.
— Что ты делаешь, ма? — Я была в равной степени поражена беспорядком и тем, что она помнила мое детское прозвище.
— Готовлю оладьи! Оладьи с клубникой!
Когда-то это было мое любимое лакомство; мама готовила их для меня утром по субботам в нашем типи, на старой походной плите. Судя по всему, она все-таки не совсем лишилась памяти.
Я заглянула в миску для теста, которое она собралась замешивать деревянной ложкой, неуклюже зажатой в перевязанной руке. Бинт был грязным и частично размотался. В миске лежало с полдюжины яиц (вместе с кусочками скорлупы), горка муки, кучка клубники (ягоды еще не разморозились), и все это было полито кленовым сиропом. Подвиньтесь, Джулия Чайлд[9].
— Яйца кончились, — сказала она, когда начала размешивать тесто. — Нужно сбегать к Гризуолдам.
— Ма, Гризуолды здесь больше не живут.
— Разве?
— Да, мама, уже давно.
Мистер Гризуолд умер десять или одиннадцать лет назад от сердечного приступа. Его сыновья разъехались по миру.
— У нас кончились яйца, — снова повторила мать.
— Я кое-что придумала. Давай здесь уберемся и съездим в город за яйцами. А потом вернемся и приготовим оладьи.
— Все-таки придется идти к Гризуолдам, — опять проговорила она, явно не намереваясь отрываться от миски с тестом. Я посмотрела на захламленный стол и, к своему ужасу, заметила нож для фруктов с черной ручкой, лежавший среди разбросанных ягод и просыпанной муки.
— Где ты это взяла, ма?
Мать улыбнулась, когда я взяла липкий нож, с которого капал красный сок.
— Нужно было порезать ягоды, — объяснила она.
Я сполоснула нож под краном, потом нашла ключ и заперла его в ящике с острыми предметами, гадая о том, какие еще сюрпризы моя мать прячет в доме… другие ножи, может быть, даже спички?
Я помогла матери сменить ночную рубашку, заляпанную маслом и мукой, на широкие брюки и джемпер, а потом разложила на кухонном столе все необходимое для смены повязок. Вскоре я обнаружила, что она испачкалась не только на кухне: на ее ночной рубашке и носках остались пятна, похожие на глину. Остатки бинтов на ее руках были покрыты грязью и кусочками сухих листьев. И показалось ли мне, что я вижу засохшую кровь под свежими пятнами от клубничного сока?
Я провела краткий осмотр и начала разворачивать грязные бинты.
— Мама, ты выходила ночью на улицу? Ты случайно не упала?
— Нам нужны яйца, Кузнечик.
Я решила, что буду запирать ее дверь по ночам, как советовала Рейвен. Можно считать, мне повезло, что мать нашла дорогу домой и, судя по быстрому осмотру, совсем не пострадала. Я представила, как она бродит по лесу в развевающейся белой рубашке, словно призрак из далекого прошлого Нью-Хоупа, пока я храпела, наглотавшись таблеток, и видела кошмарные сны. Оставалось лишь надеяться, что Рейвен, Опал и Гэбриэл не заметили ее. Это было бы не лучшее начало моего опекунства.
Я сняла остатки бинтов и осмотрела руки матери, аккуратно поворачивая их. Ее ладони были ярко-красными, с волдырями от ожогов. Некоторые из них прорвались и сочились прозрачной сукровицей. Я бережно промокнула их, нанесла мазь и стала менять бинты.
— Ты хороший доктор, — отметила она.
— Я не врач, а лишь медсестра, — напомнила я. — Школьная медсестра. Единственное лекарство, которое я прописываю, — это риталин.
— Ты ходила в медицинскую школу.
— Я так и не закончила ее.
— Почему?
— Я вышла замуж за Джейми.
— Ох… Джейми. Такой хороший мальчик. Где он?
— Остался в Сиэтле.
— А почему он не приехал?
— Мы развелись, мама. Помнишь? Мы уже несколько лет в разводе.
Внезапно мне захотелось, чтобы моя собственная память была похожа на швейцарский сыр. Было бы здорово, если бы мы могли как-то управлять своей памятью и выбирать, какие воспоминания можно оставить, а какие отправить в мусорную корзину. Пуф — и готово.
