И в тот же миг из темной пасти коридора вынырнули две фигуры, Плицингер и Бинович. Игра закончилась. Они направлялись в свои номера спать. Когда они проходили мимо распахнутой двери игорного зала, то все заметили, что доктор сдерживал Биновича, который пытался продвигаться вперед летящими балетными па. Он походил на большую птицу, что рвется ввысь, стараясь оторваться от земли. Когда они вошли в полосу света, Плицингер сделал шаг в сторону, мгновенно встав между Биновичем и теми, кто сидел в темном углу. Он увлекал пациента вперед, не позволяя заглянуть внутрь зала. Вскоре они исчезли во мраке коридора. Сидевшие в зале обменялись тревожными и недоуменными взглядами. Казалось, удалявшуюся пару сопровождали странные колебания воздуха.
Первой нарушила молчание Вера.
— Значит, вы тоже слышали, — тихо сказала она, и лицо ее стало белее мела.
— Что за ерунда! — не выдержал ее брат. — Это ветер бился о стены, ветер пустыни. Зыбучие пески движутся.
Вера подняла на него глаза и, прижавшись к своей соседке, которая крепко обняла ее за плечи, просто сказала:
— Это не ветер… — Все напряженно ждали конца фразы, не сводя с нее глаз, словно наивные крестьяне, ждущие чуда. — Крылья, — прошептала Вера. — Это шумели крылья…
В четыре утра, когда компания русских вернулась с прогулки по пустыне, маленький Бинович крепко и безмятежно спал в своей постели. Мимо его дверей они прошли на цыпочках, но их старания были напрасны: Бинович все равно ничего не слышал — он видел сон. Душа его пребывала в Эдфу, где вместе с древним божеством, господином всякого полета, он предавался неизъяснимому блаженству, к которому рвалось его измученное человеческое сердце. Доверившись могучему соколу, которого он осыпал проклятьями всего несколько часов назад, его душа вольной птицей летела над землей. Это было изумительно, великолепно. Со скоростью молнии он проносился над Нилом, ринувшись вниз с Великой пирамиды, камнем падал на маленькую голубку, что тщетно пыталась укрыться в пальмовых ветвях. Он вершил свой полет во славу того, кому поклонялся. Величие гигантских статуй распалило его воображение до того крайнего предела, на подступах к которому оно неминуемо изливается в творчестве.
Однако в сладчайший миг, когда его когти готовы были вонзиться в плоть голубки, сон неожиданно обернулся кошмаром. Лазурь небес и солнечный свет померкли. Далеко внизу крошечная голубка заманивала его в неведомую бездну. Он мчался все быстрее, однако ему никак не удавалось ее схватить. И вдруг над ним нависла огромная тень. От взгляда хищных глаз леденела кровь, от зловещего шелеста крыльев сжималось сердце. Он задыхался. Чудовище гналось за ним, заполнив собой пространство. Он чувствовал над собой страшный клюв — острый, изогнутый, как ятаган. Он начал падать. Заметался. Попытался крикнуть.
Он падал, задыхаясь, в пустом пространстве. Исполинский призрак сокола настиг его и, схватив за шею, вонзил когти в сердце. Во сне Бинович вспомнил свои проклятия, каждое неосторожное слово. Проклятие непосвященного — пустой звук, проклятие адепта исполнено сокровенного смысла. Его душа в опасности. Он сам во всем виноват. И в следующий миг Бинович с ужасом осознал, что голубка, которую он преследовал, была просто-напросто приманкой, намеренно влекущей его к гибели… Он очнулся в холодном поту, задыхаясь от ужаса, и услышал за распахнутым окном шум крыльев, уносящийся в темное небо.
Кошмарный сон произвел на неуравновешенного, нервного Биновича огромное впечатление, обострив его болезненное состояние. На следующий день он с громким смехом, под которым некоторые люди пытаются скрыть свои истинные чувства, пересказал свой сон графине Дрюн, подруге Веры, но не встретил ни малейшего понимания. Настроение прошедшей ночи кануло в прошлое и больше никого не интересовало. Русские не допускают банальной ошибки, повторяя острое ощущение до тех пор, пока оно вконец не приестся, — они ищут свежих впечатлений. Жизнь, мелькая, проносится перед ними, ни на миг не задерживаясь, чтобы их мозг не снял с нее фотографического снимка. Однако мадам Дрюн сочла себя обязанной сообщить о видениях пациента доктору Плицингеру, ибо тот вслед за Фрейдом полагал, что во сне проявляются подсознательные стремления, которые рано или поздно обнаружат себя в конкретных поступках.
— Благодарю за информацию, — доктор вежливо улыбнулся, — но он уже сам мне все рассказал. — Секунду он смотрел ей в глаза, словно читая в ее душе. — Видите ли, — продолжал он, явно довольный тем, что увидел, — я считаю Биновича редким феноменом — гением, не находящим себе применения. Его в высшей степени творческий дух не может найти подходящего выражения, творческие силы этого человека огромны и неиссякаемы, однако он ничего не творит. — Плицингер с минуту помолчал. — Таким образом, ему грозит, отравление, самоотравление. — Он пристально поглядел на графиню, словно прикидывая в уме, можно ли ей доверять. — Итак, — продолжал доктор, — если вы найдете ему применение, область, в которой его бурлящий творческий гений сможет приносить плоды, тогда, — он пожал плечами, — ваш друг спасен. В противном случае, — вид у Плицингера был чрезвычайно внушительный, — рано или поздно наступит…
— Безумие? — спросила графиня очень тихо.
— Скажем, взрыв, — со значением поправил доктор. — Возьмем, к примеру, эту одержимость Гором, крайне нелепую с точки зрения археологии. По сути, перед нами мания величия в самой неожиданной форме. Его интерес, его любовь к птицам, восхищение ими, достаточно безобидные сами по себе, не находят себе применения. Человек, по-настоящему любящий птиц, не станет держать их в клетке, охотиться на них или откармливать на убой. Что ему остается делать? Заурядный любитель птиц наблюдает за ними в бинокль, изучает повадки, а затем пишет книгу, но такому человеку, как Бинович, этого мало — ему важно понять их изнутри, почувствовать, что чувствуют они. Он хочет жить их жизнью, хочет стать птицей… Вы улавливаете мою мысль? Не совсем. Так вот, он отождествляет себя с предметом своего страстного, благоговейного поклонения. Всякий гений стремится познать вещь-в-себе изнутри, так сказать, с ее собственной точки зрения. Он мечтает о союзе. Эта тенденция, которую он, пожалуй, сам не осознает, то есть тенденция подсознательная, коренится в самой его душе. — Плицингер сделал паузу. — И вдруг он видит эти величественные изваяния в Эдфу, свои идеи, воплощенные в граните, и вот уже одержимость птицами ищет выхода в конкретном действии. Бинович иногда чувствует себя птицей! Вы видели, что произошло прошлой ночью?
Графиня кивнула, чуть вздрогнув.
