Люди науки восхищаются книгой Дарвина, она представляет собой истинный прорыв во взглядах на механизм эволюции видов и служит важной вехой на пути к пониманию истинной истории жизни на земле. Их противники, религиозные деятели, в целом стараются переместить диспут на иное поле боя, отстаивая дело, которое ученые справедливо считают давно проигранным.
Прав или не прав доктор Дарвин в своих выводах касательно механизма эволюции, говорить пока рано. Гипотеза, несомненно, блистательна, но расценивать ее как доказанную не имеет смысла до тех пор, пока не будет вскрыт химический механизм наследственности. А до этого времени все разговоры о «разновидностях», которые путем отсева отбирает природа, будут, неизбежно, пустыми и докучными. Однако по части более основополагающего тезиса, имела ли вообще место эволюция, окончательный приговор уже, несомненно, вынесен. Разумеется, эволюция была, и привела она к образованию более сложных видов из простых, и не один честный разумом человек не может с полным основанием сомневаться, что все формы жизни, которые существуют ныне, произошли от немногочисленных общих предков.
Для обоснования этого факта мы должны сослаться только на два явления. Первое: очевидно, что все многообразие видов живого являет несомненные признаки отдаленного родства. Это уже само по себе разительный довод в пользу широкой картины постепенного и прогрессивного развития новых типов. Второе: ископаемые находки предлагают нам поразительный рассказ о неудачных видах, которые некогда существовали, но затем вымерли; это ясно указывает, что все многообразие сохранившихся видов — лишь крохотная частица всех видов, когда-либо существовавших.
Разумные люди перед лицом этого свидетельства ни за что не усомнились бы, что эволюция видов — бьющий в глаза факт, если бы, к несчастью, на разум не накладывало бы шоры убеждение, что мир недостаточно стар для того, чтобы в нем произошла столь долгая и постепенная эволюция. Письменная история, которая досталась нам от античности (профильтрованная, увы, в Западной Европе варварскими разрушениями Темных Веков) повествует только о нескольких сотнях поколений. В дальнейшем добавилось убеждение, что некоторые письменные источники священны и, стало быть, неоспоримы. И вот наши незадачливые предки поддались заблуждению и решили, будто письменная история полностью охватывает историю земли и вселенной, от Творения до нынешнего дня.
Мы знаем, что это неверно. Открытия геологов, например, Хаттона и Лайела подтвердили, что земля значительно старше, чем утверждает любая письменная история, и что она много старше человечества. Расшифровка надписей, оставленных древними египтянами, и различные раскопки в Европе позволили таким людям, как Лаббок, продемонстрировать, что у человечества была долгая предыстория , когда люди жили без письменности, полностью полагаясь на устную мифологическую традицию, объясняя свое происхождение и существование.
Наши письменные свидетельства, называем мы их священными или нет, повинны в предательском и откровенно пустом тщеславии, когда неоправданно сжимают времена, прошедшие до возникновения письменности в несколько дюжин поколений. Человек много старше, чем письменность, а земля значительно старше, чем человек; признание этих двух фактов снимает барьер, который не дает разумному человеку признать очевидность эволюции видов в природе. Как только будет низвергнут этот идол, честный человек сможет увидеть ясно, то, что действительно следует из родства видов, как существующих, так и вымерших.
Есть, конечно, люди, которые будут страстно цепляться за кажущуюся надежность написанного, для них старые авторитеты куда важнее, чем эмпирические свидетельства о том, каков мир. Для них Бог Священного Писания, как Он и Сам Себя провозглашает, — самый ревнивый из возможных божеств, который не потерпит никакого вызова Своему превосходству. Этот Бог и его последователи не могут позволить человеческому опыту говорить за себя, но должны подавить его тяжестью письменного авторитета. Именно таков способ полемики, к какому прибегает благочестивый мистер Госсе, утверждая, что якобы окаменелости и прочие свидетельства древности земли, безусловно, сотворены Богом одновременно со всем прочим, в том же духе, что вдохновил Его снабдить Адама и Еву не нужными им пупками.
Такой способ рассуждений не просто ошибочен, он смешон до нелепости. Его не смог бы придерживаться ни один здравомыслящий человек, поскольку он напрочь отрицает силу разума. Если мнение, что свидетельство должно подчиниться авторитету, трудно оспаривать, то лишь потому, что такое мнение отвергает самый спор, а это, несомненно, следует признать скорее роковой слабостью, чем хитрым риторическим преимуществом.
Представители науки и служители религии, которые недавно скрестили шпаги над книгой д-ра Дарвина, не просто предлагают нам различные взгляды на человека. Они предлагают нам весьма различные взгляды на то, как можно понимать мир. Наука утверждает, что мир, по меньшей мере, до существенной степени, постижим путем построения упорядоченной цепи причин и следствий на протяжении известного периода времени; религия утверждает, что он постижим только как совокупность замыслов и заповедей Господа, пути которого неисповедимы, и что причинно-следственная цепь всегда и везде может быть прервана чудесным вмешательством. Последнее убеждение одобряется, и часто бездумно, великим множеством наших современников, страстно увлекшихся новыми «философиями», аппарат которых позаимствован у древних алхимиков, мистиков и магов. Если верить этим умникам, Эпоха Чудес, некогда милосердно объявленная умершей, восстановлена в Англии королевы Виктории упорными и незаметными трудами бессчетных медиумов, спиритуалистов и им подобных фокусников. Однако те, кого искушает этот современный мистицизм, должны понять, какого рода миру они препоручают свои верования: миру отчаянной неопределенности, где причинно-следственная связь — вечная жертва капризов неведомой и непознаваемой фортуны, где все видимое может оказаться ложью, и невозможны истинные умозаключения.
Полагаю, жизненно важно, чтобы мы признали и навсегда запомнили, насколько по-разному обоснованы убеждения эволюционистов и креационистов. Креационист не просто отрицает адекватность свидетельств эволюции; он отрицает само значение слова «свидетельство». Ученый же должен принять, что какие бы события ни происходили в мире, и чем бы он ни был богат — об этом надлежит говорить, применяя логику причин и следствий, потому что, если только такое представление истинно, мир вообще может быть понят. Ученый прав, ибо только он может быть прав; мы должны расценивать многообразие и перемены как непрерывно разворачивающуюся причинность, ибо иначе они необъяснимы.
