Я направился к нему, он на мгновение решил, будто я хочу причинить ему вред, и напрягся всем телом.
Не успел он пошевелиться, как я схватил его за запястье. Благородное создание – его блестящая кожа казалась еще темнее из-за контраста с большим белым париком, а черные глаза глядели на меня очень серьезно и с явным пониманием.
– Останьтесь со мной оба, – сказал я. – Останьтесь. Со мной и с моей спутницей Бьянкой.
Он улыбнулся и покачал головой. В его глазах не было ни тени ненависти. Мы говорили как мужчина с мужчиной, на равных. Он просто отказал мне.
– Она не захочет, – умиротворяюще и спокойно произнес он. – Я ее знаю. Я знаю все ее привычки. Она забрала меня с собой, потому что я боготворил ее. Но, отдав мне кровь, она не перестала быть моей богиней.
Я все сжимал его руку, оглядываясь по сторонам, словно готовился воззвать к богам. Пожалуй, если бы я выпустил свой крик на волю, стены дома рухнули бы.
– Как же так! – прошептал я. – Обрести ее лишь на одну ночь, на драгоценную ночь, полную разногласий.
– Вы с ней равны, – ответил он. – Я только инструмент.
Я закрыл глаза.
Внезапно я услышал, что она плачет, и, как только звук ее рыданий донесся до нас, Аржун аккуратно высвободил руку и мягким ласковым голосом объяснил, что должен пойти к ней.
Я медленно вышел из вестибюля, спустился по мраморной лестнице и, не обращая внимания на карету, растворился в ночной тьме.
Я отправился домой через лес.
Добравшись до дома, я прошел в библиотеку, снял парик, надетый для бала, швырнул его в угол и сел в кресло у письменного стола.
Я опустил голову на скрещенные руки и молча разрыдался. Я плакал так, как не плакал со времен гибели Эвдоксии. Прошло несколько часов, и я осознал, что рядом стоит Бьянка.
Она гладила меня по голове, и тут я услышал ее шепот:
– Пора вниз, Мариус, в холодную могилу. Тебе еще рано ложиться, но мне нужно идти, а в таком состоянии я тебя оставить не могу.
Я поднялся на ноги. Я схватил ее в объятия и дал волю безудержному потоку слез, а она горячо обнимала меня, не произнося ни слова.
И мы спустились в подземелье и разошлись по могилам.
На следующую ночь я первым делом отправился в дом, где оставил Пандору.
Там никого не было. Я обшарил весь Дрезден и все окрестные дворцы – шлоссы.
Не оставалось сомнений, что она уехала с Аржуном. Проникнув во дворец герцога, где как раз шел небольшой концерт, я выяснил официальную версию – красивая черная карета маркиза и маркизы де Мальврие до рассвета уехала в Россию.
Россия.
Не в настроении слушать музыку, я вскоре извинился перед собравшимися в салоне гостями и вернулся домой. Впервые за все время моего существования я ощущал себя до такой степени несчастным. Я узнал, что такое разбитое сердце.
Я сел к столу. Посмотрел в окно на реку. Ощутил дуновение весеннего ветра.
Я подумал обо всем, что нам с ней следовало сказать друг другу, вспомнил все аргументы, которые должен был привести в спокойной обстановке. Я твердил себе, что ее еще можно догнать. Объяснял себе, что ей известно, где я, что она сможет написать письмо. Я сказал себе все, что требовалось, чтобы не сойти с ума.
Я не услышал, как Бьянка вошла в комнату. Не услышал, как она села в большое гобеленовое кресло рядом со мной.
Подняв глаза, я увидел ее прелестную фигурку – безупречный юноша с фарфоровыми щеками, белокурые волосы перевязаны черной лентой, сюртук расшит золотом, красивые икры обтянуты белыми чулками, на ногах – туфли с рубиновыми пряжками.
Божественная маскировка – Бьянка в роли молодого дворянина, известная немногочисленным приближенным смертным как ее собственный брат. Она взирала на меня удивительно грустными непроницаемыми глазами.
– Мне очень жаль тебя, – тихо молвила она.
– Жаль? – спросил я, вложив в голос всю боль моей души. – Надеюсь, тебе действительно жаль меня, бесценная моя девочка, потому что я люблю тебя, люблю больше, чем когда-либо, и ты очень нужна мне.
– В том-то все дело, – произнесла она тихим сочувственным тоном. – Я слышала, о чем вы говорили. И я ухожу от тебя.
Три долгие ночи, пока она занималась сборами, я умолял ее не уезжать. Я стоял на коленях. Я клялся, что мои слова, обращенные к Пандоре, были сказаны только для того, чтобы заставить ее остаться со мной.
Всеми возможными способами я объяснял, что люблю ее и никогда не оставлю.
Я доказывал ей, что она не сможет выжить одна, что я боюсь за нее.
Но никак не мог изменить ее решения.
Только в начале третьей ночи я осознал, что она действительно уезжает. До тех пор я считал подобный шаг абсолютно немыслимым. Потерять ее? Никогда в жизни.
Под конец я упросил ее сесть и выслушать меня. Я самым честным образом излил душу, признаваясь в каждой произнесенной вслух гадости, в каждом низменном отречении от нее, в каждой отчаянной глупости, что я обещал Пандоре.
– Но сейчас я хочу поговорить о нас с тобой, – сказал я, – о наших отношениях.
– Можешь поговорить, Мариус, – ответила она, – если тебе станет легче, но, Мариус, я все равно уйду.
– Ты знаешь, как получилось у нас с Амадео, – сказал я. – Я взял его в дом в очень юном возрасте и передал ему Кровь, когда смертная жизнь не оставила выбора. Мы всегда оставались друг для друга учителем и учеником, в наших отношениях все время присутствовала насмешка и некая темная грань. Наверное, ты этого не замечала, но уверяю тебя, все так и было.
– Замечала, – ответила она. – Но знала, что твоя любовь все превозмогает.
– Верно, – сказал я. – Но он был ребенком, а я зрелым мужчиной. В душе я всегда знал, что существуют более важные, более серьезные отношения. Я дорожил им и приходил в восторг от одного его вида, но не мог доверить ему самые сокровенные страхи или сомнения. Не мог рассказать ему историю своей жизни. Для него она чересчур масштабна.
– Я все понимаю, Мариус, – ласково ответила она. – Я тебя всегда понимала.
– А Пандора! Ты сама убедилась. Снова горькая ссора, между нами ничто не изменилось! Тяжелые, ни к чему не ведущие раздоры.
– Убедилась, – тихо повторила она. – Я знаю, к чему ты ведешь.
– Ты видела, как она боится Мать и Отца. Ты слышала, как она сказала, что не может войти в дом. Ты слышала, что она всего боится.
– Слышала, – ответила она.
– И что мы с Пандорой пережили в ту ночь? Как всегда, сплошные трагедии и недоразумения.
– Я знаю, Мариус.
– Но, Бьянка, с тобой мы всегда жили в гармонии! Вспомни, сколько лет мы прожили в святилище, выходя в мир только на крыльях ночного ветра. Вспомни, какой там царил покой, какие мы вели беседы – я рассказывал тебе обо всем, а ты слушала. Мы были близки как никто другой на свете!
