Ознакомительная версия.
Он знал приказ, звучащий в их пораженном мозгу. На самом деле этот приказ мог быть только один: убить его, любой ценой – убить. Он усмехнулся, сжимая в руке цепь: это будет не так просто сделать! В тот же самый момент безликие привидения поднялись в воздух. Это было его вторым настоящим потрясением. Первым стало мгновение, когда у всех он разглядел одинаковые лица. И вот второе было теперь. Они поднялись на несколько сантиметров над полом и двигались теперь так, словно плавали в воздухе.
Движения были плавны и выразительны, но в то же время полны угрозы. И если б не угроза, он даже восхитился бы непонятной красотой происходящего, нереальной красотой тел, двигающихся в воздухе так, словно находились по-прежнему на полу. Они плыли как фигурки в компьютерной игре, и уже через мгновение он оказался в их плотном кругу. Они окружили кольцом, отрезав любые пути к отступлению.
Впрочем, он и не собирался отступать. Сзади второе кольцо выросло за первым: двойное кольцо оцепления, фигуры, стоящие друг за другом. Вдруг он почувствовал, как его грудь словно обожгло болью. Рана на груди заныла, запульсировала, словно наливаясь огнем. Инстинктивно он прикоснулся к груди: боль находилась на том самом месте, где в кармане куртки лежал сверток. Он сжал этот сверток, почувствовал пульсирующую ткань (теперь он ни за что не смог бы назвать это деревом!) креста и поднялся в воздух, не понимая, что происходит. Крест поднял его над землей. Теперь он был на том же самом уровне, что и они.
Глаза окружавших его засветились красным дьявольским огнем. Вспыхнули разом, как по команде. Он вдруг вспомнил давно забытые слова из прошлого: бой – это тоже искусство. Хороший бой сравним с настоящим искусством. Как картина. Как мелодия. Как танец. Он знал это раньше, знал – и теперь. И эта истина знания словно подарила ему новые силы. Бой может быть настоящим искусством, даже тот, имя которому – смерть.
Он прикрыл глаза, чувствуя, как его клетки заполняются льдом. Лед был залогом его настоящей победы. Ледяное спокойствие перед боем, и отражение мыслей, движений противника, словно в холодной воде озера, и благодаря этому – предугадать реакцию врага. Когда-то он думал, что бой – это ярость. Думал так, когда еще ничего не знал. Но только с опытом, с первой кровью болезненных поражений он понял, сто истинная ярость боя настоящего мастера – это лед в жилах. Бой пришел как откровение, пришел великим вдохновением и победой из прошлого. Словно груз его лет, полных тренировок и побед, вдруг превратился в живые существа и плечом к плечу стал за ним. Теперь он снова был холодной водой, отражая кольцо чужой ненависти, бессильное против его мощи. И, решительно взглянув в лицо смерти, взмахнул цепью.
Это был только один удар, но двое справа свалились вниз. Вторым ударом он расчистил себе пространство, поразив еще двоих. Следующему кольца цепи выбили глаза и с окровавленным лицом, превратившемся в маску уничтоженного чудовища, он стал падать вниз, захлебываясь истерическим воплем. И этот вопль, набухая и пульсируя, еще долго вибрировал прямо в его ушах. Его тело набрало скорость, словно в воздухе он терял весь свой вес. Он превратился в отчаянный вихрь, в смерч, сметающий все на своем пути, в ураган безудержной ярости, которую позволяло контролировать его ледяное спокойствие, и оттого эта ярость была намного сильней.
Цепь двигалась по кругу, сжившись с его рукой, став живым продолжением его тела….. И тогда головы его врагов скатились вниз на землю, а три лишенных головы тела неподвижно застыли внизу, на земле…. Он не помнил, как опустился обратно на землю. Просто ощутил, что стоит на земле. А потом – что-то липкое на руках и лице, что-то скользкое, вязкое под ногами. И посреди всего этого стоял он один. Только он.
После смерти их лица стали обыкновенными – индивидуальные, отличные друг от друга, настоящие лица людей. Большинство из них были мальчишками. Накачанные отчаянные мальчишки, и он ясно видел удивление, застывшее в их разных (по цвету и по форме) глазах. И капли крови в волосах – черных, русых, рыжеватых, каштановых локонах, коротких стрижках под ежик, цвет волос на которых было не различить. Так упав, они остались лежать, став совершенно нормальными после смерти, и горький ком, сжавший ему горло, был таким, что ему захотелось лежать среди них.
Он с трудом разжал одеревеневшую руку, и цепь с тихим звоном упала вниз, в подсыхающую лужу крови. Не соображая, что делает, он автоматически вытер со своего лица их кровь.
– Папа!
Свет померк. Все вокруг погрузилось во тьму, словно вдруг, разом, погасли все свечи. Он застыл на месте, словно пригвожденный к земле, чувствуя себя так, словно ему предстоит самая мучительная из всех существующих казней, и уже не видел свежую кровь, медленно стекавшую вниз с его рук.
– Папа! Ты пришел за мной, папа!
От черного алтаря отделилась знакомая детская фигурка, и медленно двинулась вперед, протягивая руки к нему. Все его существо вдруг затопила страшная, разрывающая все радость… И, не понимая, что делает, он шагнул к ней.
– Папа, это я! Папа!
Она простила то, что он был жив. Жив все эти годы. Из его горла вырвалось хриплое, каркающее рыдание – словно из тела навсегда уходили остатки души. Все застыло вокруг: время, ощущения, мысли. И уже не казалась такой непроницаемой страшная, застывшая чернота.
– Подойди к ней. Что же ты, иди смелее.
Голос, раздавшийся следом, заставил его замереть. В этом голосе не было ничего человеческого, и он вдруг понял, что слышал его сотни, тысячи раз… Слышал в глубинах своей души – все чаще и чаще в последнее время.
– Она ждет тебя. Иди.
На него повеяло холодом, но это было не просто понижение температуры. От этого замогильного холода стыли кости и кровь, вены превращались в растянутые веревки, а от прошлого больше не было ничего. Ничего, кроме черных глубин бездны, вдруг раскинувшейся перед ним, и от того, чтобы вступить в эту ужасающую бездну, его отделял только один шаг.
– Ты прав. Она простила тебя. Она простила то, что ты жив. Иди. Она пришла за тобой.
Он хотел что-то сказать, но не смог. Слов не было, горло заледенело, и из него не мог вырваться ни один звук. По всему его телу прошла крупная дрожь – словно его заживо опускали в могилу.
– Не бойся, иди к ней. Я отдаю тебе ее. Бог отнял ее у тебя, я ее отдам. Отдам – почему, ты знаешь.
– Нет… – это было единственным, что он смог вытолкнуть из себя, и после этого дар речи вновь вернулся к нему, – нет… Моя дочь мертва.
– Я умею воскрешать мертвых.
– Ты мнишь себя Богом, но это не так.
– Разве? Я давным-давно Бог… Для тебя.
Ознакомительная версия.
