— Можно, я тут его оставлю? — спросила Нина у водителя.
— Конечно. Все что угодно.
Взгляд у водителя был восторженно-подобострастный. Не просто слуга, а настоящий вампироман. Встречаются такие.
— Тогда отвезите нас на Мытиннскую улицу.
— Ты там жила? — спросил Михаил.
— Да. Откуда ты знаешь?
— Догадался. А потом к библиотеке?
Нина внутренне сжалась. Значит, все — вообще все — знают, что Модест Андреевич нашел ее в библиотеке? Или только Стражи? Или это просто логично, что архивариус нашел одного из своих Птенцов в библиотеке?
— Нет, к библиотеке мы не поедем. Я там не бываю, — сухо ответила Нина.
Михаил кивнул.
Но через несколько минут ей все-таки захотелось объяснить, в чем дело. Почему-то с ним она не могла просто молчать, как с другими. Ей хотелось, чтобы он понимал.
— Я когда-то очень любила библиотеку. Бабушка всю жизнь там работала, я приходила к ней после уроков. Это был мой второй дом. А теперь… Слишком тяжело. Один раз приехала, после войны… Надеялась найти фотографии, какие-то вещи… Когда мы с бабушкой в ноябре перебрались жить в библиотеку, мы самое дорогое туда унесли. В основном фотографии. Но после войны там уже ничего ценного не осталось. Только воспоминания. И я не хочу их воскрешать.
Михаил слушал, повернувшись к ней с переднего сиденья.
Наверное, если бы Нина хотела очаровать его, ей не следовало бы говорить о себе. Тем более такое — грустное, вызывающее жалость. Но Нина понимала, что очаровать Михаила — это из области фантастики. Да и не нужно никому. А вот понимание и сочувствие сейчас ой как нужны. Отчего-то тоска, охватившая ее на могиле родителей, продолжала сгущаться. И дурное предчувствие… Оно не исчезло. А Михаил хороший парень. Хоть и бывший вор. Он будет не просто слушать, а действительно сочувствовать. Он это умеет. Он в чем-то — еще человек…
Михаил заговорил, когда они выбрались из машины в пургу и через глубокую арку пошли во двор.
— В войну я был Стражем при прошлом Князе. Мы на немцев ходили охотиться. Князь сам водил нас. То есть мы могли мочить фрицев и становиться сильнее, не нарушая Закона. Ведь шла война, и нас вел наш Князь, — голос Михаила чуть дрогнул, и он повторил: — Наш Князь. Он же был из опричников. Лютый, жестокий. Я понимаю, почему его все ненавидели. Но было и за что уважать… Стража знала: было за что его уважать! Он не боялся никого и ничего. И он решил, что так мы можем набираться силы, а заодно убивать врагов… И мы охотились. Иногда месяцами. Когда не могли больше брать кровь, просто рвали немцев на куски. А иногда случалось натолкнуться на их колдунов. Вампиры-то немецкие были против войны. Они просекли, что для них это плохо кончится — кто из страны свалил, кто на дно залег… А колдуны шли вместе с войском. Многие даже мундиры надели, твари. И с ними воевать было сложно. Сложно, но интересно. Так что я тоже кое-что сделал для победы. Но теперь понимаю: мало… И зачем я тебе все это…
Он усмехнулся, и у Нины зашевелились волосы на голове: настолько Михаил сейчас был страшен. И все же она знала, что обязана ему ответить. Потому что не должно звучать добрых слов в память ныне покойного Князя Вампиров Москвы Семена Данилыча Нарокова. Особенно здесь. Во дворе, где когда-то гуляла маленькая Нина, а бабушка выглядывала из окна на четвертом этаже, чтобы позвать ее ужинать…
— Михаил, он убивал немцев не потому, что они — враги, а потому, что любил убивать. Врагов можно было убивать сколько угодно, и никто бы не осудил. Даже благородные, которым звериная его жестокость была противна, — даже они его не осудили. Но суть ведь не в…
— А я не из благородных, — перебил Михаил. — И он обратил меня. Семен Данилыч. Разглядел в фартовом, в удачливом налетчике что-то подходящее для себя. Я же и душегубством не брезговал. Только баб и детишек никогда не трогал. Это у нас под запретом было. Тронуть бабу или ребенка во время налета — навсегда клеймо. Но меня полиция искала. Мне каторга светила, если бы поймали. А Семен Данилыч сделал меня неуловимым…
— Почему же ты не поддержал его, когда Прозоровский бросил ему вызов? — дрожащим голосом спросила Нина.
Сейчас она до смерти боялась Михаила: ведь с того благословенного мига, когда зверообразный Семен Нароков был низвергнут с трона и убит, а Князем стал деликатный и хитрый Никита Прозоровский, еще никто ни единого раза в ее присутствии не помянул покойного добрым словом! Она была уверена, что и не помянет, потому что доброго слова он не заслужил. И вот, пожалуйста: ее сопровождающий. Страж, доверенное лицо Князя с наслаждением вспоминает, как охотился с этим чудовищем… А заодно и свою боевую молодость. Когда сам был бандитом, и его искала полиция.
Конечно, разумнее было не задавать Михаилу вопросов. Особенно провокационных. Но как промолчать, когда он говорит такие вещи? Это непорядочно. Недостойно. Тем более — здесь… в этом дворе…
— Почему ты не бился на стороне своего Князя?
— Потому что, милая Ниночка, к тому моменту он окончательно свихнулся. И мы, Стражи, все до единого — его Птенцы, сговорились… сговорились завалить его.
— Убить? Вы хотели убить Князя?
— Да. Он был чудовищем. Ты же помнишь.
— Но ты им только что восхищался!
— Не без этого, — кивнул Михаил. — Мы все им восхищались. Когда в бой с ним шли. Но жить под его верховодством было невозможно. Он нарушал все законы. Законы вампиров, законы людей. Даже законы фартовых. Его надо было убрать. И кстати, если бы мы сами им не занялись, очень скоро нами всеми заинтересовались бы Охотники. И не только московские, наверняка им на подмогу прислали бы кого-нибудь из Европы. Так что Никита был нам послан во спасение. Если б он не справился — мы бы помогли.
— Бунтовать против своего создателя — разве не самоубийственно?
— Рискованно. Больно. Но выжить можно.
Мишель замолчал. Нина не знала, что сказать, поэтому решила перевести разговор на более нейтральную тему:
— Вон те два окна — наша комната. Кстати, светятся. Странным каким-то светом…
— Телевизор, наверное. Хочешь, проверим? Туда залезть — раз плюнуть.
— Нет. Я лучше повспоминаю. Подождешь?
Нина села на скамеечку. На этом месте всегда стояла скамеечка. В разные года разная — старую, подгнившую заменяли на новую — но место никогда не пустовало.
Вон там была клумба, а здесь — песочница. Там — сарай, в котором жильцы первого этажа хранили всякую рухлядь. Тут был довольно-таки благоустроенный двор. И соседи хорошие. Во всяком случае, ничего плохого из детства Нине не запомнилось. Только солнечный свет, запах листвы и дождя, хлеба и керосина, и — запах книг, всегда запах книг…
