Мне поначалу не казалось таким уж недостойным, что рядом со мной учится потомок торговца-лавочника, и лишь запрет сэра Джорджа Мюррея-младшего удерживал от общения с мальчиком, ставшим к концу учебного года самым настоящим изгоем. Но постепенно я тоже вошел во вкус и, проходя по узким коридорам учебных корпусов и столкнувшись случайно с тем, чье имя, как мне казалось, источало плебейский дух, не забывал толкнуть его или бросить грубую насмешку. Это была не злость, нет, это было желание быть как все, что свойственно всем мальчикам моего возраста. Я хотел быть членом сообщества и радоваться, что я не изгой. Только член общества, равный другим, может, скрывая свои истинные стремления и желания и подстраиваясь под общество, жить спокойно, не боясь быть осмеянным. Лишь сейчас, спустя много лет, я понимаю это.
Во время каникул за мной, как и за многими мальчиками, присылали коляску, и кучер вез меня в родное поместье. В первый же приезд я обнаружил, что к моему возвращению, оказывается, готовились. Едва лишь коляска выехала из аллеи, которая вела к усадьбе, и остановилась перед широко распахнутыми входными дверьми, как из дома один за другим чинно вышли слуги во главе с мажордомом. Все они приветствовали своего маленького хозяина, коим я являлся в родном доме. Подобное отношение к человеку, девять месяцев стиравшему чужое белье, было столь приятно, что я чуть было не расплакался на крыльце. Как потом выяснилось, на таком торжественном приеме настоял сэр Джейкоб, который на мой вопрос, зачем это было сделано, просто сказал, что он тоже учился в Оксфорде и тамошние порядки, несмотря на старческие мозги, еще помнит.
Едва лишь я вышел из коляски, как в дверях показался отец. Строгий и чопорный, он коротко ответил на мой поклон и сказал, не забыв свое любимое «ну»:
– Ну, с возвращением. Видишь, какой праздник мы устроили в твою честь. Надеюсь, ты не зря провел в колледже этот год.
И тут же, не дав мне даже зайти в дом, Чарльз начал засыпать меня вопросами. Я стоял перед ним в дорожной одежде, пыльный и голодный, принужденный вместо родительской ласки наслаждаться многочисленными вопросами отца.
Мне на помощь пришел дедуля. Он выехал навстречу, громко понукая неторопливого Симпсона, и грозно сказал отцу:
– Чарли, мой мальчик, зачем ты держишь Джека перед дверью? Не видишь, он устал с дороги и хочет есть? Оставь парня в покое.
– Да, папа, – только и сказал Чарльз, пропуская меня.
Есть такая примета: как дело начнешь, так оно и пойдет. Нехорошо так говорить, но в родном доме мне казалось в то лето хуже, чем в Оксфорде. Было скучно, уныло и однообразно. Каждый следующий день протекал, как предыдущий. Поэтому я был даже рад окончанию каникул. Лишь прогулки с дедулей немного скрашивали пребывание в родном доме. Однажды мы гуляли по берегу пролива, и старикан, вместо своих обычных воспоминаний о прошлых днях, повел разговор совсем в другое русло. Причиной тому было увиденное нами. На обрывистом берегу селились колонии чаек Эти крикливые птицы стайками носились над морем и часами покачивались на волнах, а их гнезда с яйцами безо всякого присмотра оказывались чуть ли не под самыми ногами путников. Сидя в коляске и рассуждая сиплым голосом о том, как все изменилось, сэр Джейкоб внезапно вскрикнул и указал мне скрюченным старческим пальцем на маленькую черную точку, кружащую высоко в небе. Точка опускалась и опускалась, описывая над колонией чаек большие круги, пока не оказалась орлом. Хищник охотился за птенцами, которые только-только стали вылупляться из яиц. Чайки, как и мы, заметив орла, чрезвычайно всполошились, стали носиться по небу, пронзительно крича, но ни одна из них так и не решилась напасть на хищника. Тот же неторопливо опустился как можно ближе к земле, выбрал себе жертву, схватил маленькое беззащитное пушистое тельце острыми когтями и умчался прочь. Я перевел дух от неожиданно разыгравшейся передо мной драмы.
– Вот так, сынок, – просипел старикан. – Такое происходит в природе сплошь и рядом. Кто-то поедает кого-то.
Я заметил, что это только дикая природа, а человек тем и отличается от зверей, что не допускает подобного.
– Послушай, что я тебе скажу, – наставительным тоном заявил дед. – Такое происходит сплошь и рядом. Это природа, и человек – дитя природы, что бы там ни говорили твои преподаватели. Поэтому он поступает с себе подобными точно так же.
– Как поступает? – не понял я.
– Пожирает их, – сказал сэр Джейкоб. – И никто этому не удивляется и не ужасается. И знаешь, что самое главное в жизни?
– Что?
Я затаил дыхание, ожидая услышать главный секрет жизни.
– Самое главное – выбрать, кто ты в этом жестоком мире: хищник или жертва, – объявил старикан. – Конечно, лучше быть хищником, нежели жертвой. Лучше самому нападать, нападать первым, чем ожидать нападения другого.
Слова, сказанные дедом, настолько затронули мое сердце, что всю оставшуюся часть прогулки я не слышал, о чем говорил сэр Джейкоб, отвечая ему невпопад и часто запинаясь о придорожные камни.
«Лучше быть хищником, нежели жертвой. Лучше нападать самому, нежели ожидать нападения», – повторял я.
Следующие два года проходят в моей памяти как чередование нудной учебы и домашней тоски. Думаю, многие согласятся со мной, что тогдашние переживания и волнения подростков кажутся нам, нынешним взрослым, такими мелкими и глупыми, что не стоит на них обращать внимания. Поэтому я пролистываю страницу тех лет моей жизни и обращаюсь к последнему году учебы в колледже, ставшему самым ярким и насыщенным.
Это был незабываемый год. Думаю, в этом году я начал формироваться в ту личность, коей сейчас являюсь. Будучи старшеклассником, я получил все привилегии, что ранее вызывали у меня зависть к Джорджу Мюррею-младшему, которого я стал теперь называть не хозяин, а Джимбо. Теперь у меня был свой собственный бой, стиравший мое белье и убиравший постель. Малыш Саймон старался вовсю, боясь не столько моих увесистых оплеух, все равно получаемых, сколько презрения, которым каждый учащийся одаривал изгнанного хозяином боя.
Кроме удовольствия переложить всю черную работу на другого я вошел в команду колледжа по регби, игравшую с университетской командой. Спорт целиком захватил меня. Частенько, стоя нагишом перед зеркалом, я с удивлением наблюдал за происходившими переменами с моим когда-то щуплым и хилым телом, которое от частых спортивных упражнений теперь наливалось мышцами и становилось по-мужски красивым. Застукавший меня однажды за этим занятием Малыш Саймон, внезапно вошедший в комнату, хихикая, признался, что сам частенько любуется на меня, за что тут же получил увесистый пинок. Но при этом я нисколько не был зол на него. Надо вам сказать, что в Оксфорде, особенно среди студентов, считалось вполне приличным восторгаться красотой друг друга. Некоторые студенты, как мне рассказывал Джимбо, даже состояли в однополой связи.
