Йен сделал кислую мину.
— Ну как знаешь.
Было видно, что он расстроен. Хотя, собственно, зачем ждать?
— Нет, ты прав. Давай сейчас.
— Ты же не хочешь.
Ну почему они вечно препираются друг с другом?
Линн вытащила из-под елки коробку — большую, но аккуратно упакованную. Нетерпеливым движением Йен сорвал обертку. Линн же разворачивала свой подарок медленно и осторожно — оберточную бумагу можно будет пустить в дело еще раз. Мужу она подарила часы — он уже давно мечтал о таких, но никак не мог решиться купить. Он же подарил ей миниатюрный японский телевизор, с экраном чуть больше коробки с чаем. Ей бы и в голову не пришло покупать такое. Что за идиотская вещица, вместо нее можно было приобрести что-нибудь действительно полезное. Ну да ладно, детям безделушка наверняка понравится.
— Интересная штуковина. Просто прелесть. И как ты только догадался, что я хочу себе такую?
— От меня ничего не скроешь, — произнес Йен с какой-то печальной иронией в голосе.
Линн поспешила его обнять — сжала мужа с такой силой, будто ему предстояло уйти в дальнее плавание. Еще какое-то время они ворковали как голубки (что за дурацкое сюсюканье, думала про себя Линн), а затем отправились в постель.
Когда Йен уже спал, Линн продолжала лежать с открытыми глазами. Сон не шел. Стоило только закрыть глаза, как ей начинало казаться, будто она идет по бесконечным коридорам полицейского управления. Такое вряд ли располагает ко сну. В правом виске начала пульсировать боль, и Линн решила спуститься вниз, в кухню, за таблеткой.
Линн встала с кровати и набросила на себя халат. Йен что-то пробормотал во сне и повернулся на другой бок. В доме стояла какая-то странная тишина. Должно быть, половина второго, подумала Линн.
На верхней ступеньке лестницы она замешкалась на мгновение, чтобы смахнуть с лица волосы. И тотчас почувствовала что-то неладное. Сверху ей была видна почти вся прихожая. С двух сторон, напротив друг друга, располагались двери — одна в гостиную, другая в кабинет. Перед тем как пойти спать, Линн, как всегда, плотно закрыла обе двери, но сейчас они были приоткрыты, а из гостиной, где она на ночь закрыла собаку, в прихожую пробивалась полоска света.
Сердце в ее груди учащенно забилось. Линн прислушалась. Ни звука. Стараясь ничем не нарушить тишину, она стала медленно спускаться вниз. Третья ступенька предательски скрипнула. Линн напряглась и замерла на месте, стараясь различить даже малейший шорох.
И в этот момент увидела, как из кабинета выходит Лаверн. Он пересек прихожую и направился в гостиную. Его движения были бесшумными и быстрыми, и хотя он прошел мимо лестницы, он даже не поднял паз в ее сторону и, кажется, вообще не заметил ее присутствия. На нем был все тот же коричневый твидовый пиджак, что и накануне. Двигался он ловко, как заправский взломщик.
А что же Люси? Как-никак сторожевая собака. Почему она не залаяла? Позабыв о предосторожностях, Линн пулей бросилась вниз и вбежала в гостиную. Никого. Лишь Люси высунула из корзины сонную морду. Словно ощутив, что с хозяйкой что-то неладно, она поднялась на все четыре лапы и своими черными умными глазами с любопытством уставилась на Линн.
Рождественские подарки лежали на диване, источая типичный для новых электронных приборов запах металла и пластмассы. Линн решила, что из гостиной Лаверн двинулся в кухню, и, взяв собаку за ошейник, решила исследовать обстановку. Кухня оказалась пуста.
— Ну ладно, хватит прятаться, где ты? Выходи! — громко произнесла она, и ей самой стало смешно. Ее голос почему-то взлетел вверх на целую октаву.
Она постояла, прислушиваясь, но вскоре поняла, что, кроме нее, в кухне никого нет. И все-таки ей ничего не причудилось. Будь это галлюцинацией, что ж, Лаверн мог бы прошествовать через прихожую. Но как тогда объяснить приоткрытые двери и свет в гостиной?
Линн взялась за дверь, ведущую в сад, и с ужасом обнаружила, что та не заперта. Йен, пьяный или трезвый, еще ни разу не забыл проверить засов. Линн открыла дверь, и Люси бросилась в темноту сада. Побегав там с полминуты, собака вернулась, словно пытаясь разгадать странное поведение хозяйки. Дрожа от страха, Линн осторожно шагнула в сад. Ни души.
— Хватит в прятки играть, Вернон, — произнесла она, глядя в темноту.
В ответ тишина. Лишь где-то вдали прогрохотал товарняк.
Взяв Люси за ошейник, Линн обошла дом, прошла по порожке к воротам, посмотрела налево, затем направо. Вдоль улицы из-за живой изгороди мерцали огни соседних домов. У тротуаров стояли оставленные владельцами на ночь машины. Вернона Лаверна нигде не было видно.
Дженифер Лаверн, дочь Вернона, пыталась аккуратно поставить в старенькую треснувшую вазу букет ярко-красных роз. Утро Рождества, пять минут одиннадцатого. Дженифер склонилась над могилой своего безвременно ушедшего из жизни брата. Отец стоял рядом, глубоко засунув руки в карманы дубленки и дрожа от холода.
Малыш был похоронен под сенью церкви Всех Святых в Хантингтоне, и каждый год в день Рождества Лаверн с дочерью приезжали на его могилу — главным образом для того, чтобы порадовать Донну.
На белой, простой могильной плите была выбита незамысловатая надпись:
Том Лаверн
8 окт. 1970 г. — 5 янв. 1974 г.
Всегда будем любить тебя
— А это еще что за лиана? — буркнул Лаверн, указывая носком ботинка на побеги какого-то растения, вскарабкавшиеся на надгробие.
— А по мне, вполне симпатичная, — откликнулась Дженифер, — в этом есть что-то от прерафаэлитов.
— Да, конечно. Но ты же помнишь, что я их не терплю. Те еще художники!
Дженифер когда-то училась в художественной школе, и Лаверн проявлял живой интерес к ее занятиям живописью. Он с интересом перелистывал альбомы по искусству, которые дочь приносила домой, и получал огромное удовольствие, решая для себя, что является шедевром, а что — безвкусицей.
— Прерафаэлиты, — часто повторял он, — теперь это считается искусством. На самом деле все это полная чушь.
Дженифер окончила художественную школу с отличием, но, к непреходящей досаде отца, так и не воспользовалась полученным образованием и, по его выражению, "зарыла талант в землю". Два последующих года после окончания школы она еще пыталась урывками рисовать и время от времени заводила разговор о том, что было бы неплохо получить звание магистра гуманитарных наук.
Затем, год назад, когда ей исполнилось двадцать четыре, Дженифер познакомилась с актером по имени Майкл Беренсфорд, и все ее творческие амбиции были задвинуты в самый дальний угол. Они с Майклом поспешно поженились, и в октябре на свет появилась Гарриет, первая внучка Вернона Лаверна. Особенно раздражало Лаверна то, что, несмотря на ее несомненный талант, каждая картина давалась Дженифер мучительно тяжело. Теперь же замужество и материнство стали для дочери удобным предлогом надолго оставить занятия живописью.
