Но что юноше оставалось? Если бы он не согласился, мучитель оставил бы его до утра в клетке. Я хорошо видела, что Диблис укрепил крышку, а щеколду замкнул на специальный запор. По сути, у Каликсто не оставалось иного выхода. Он не только согласился на чудовищный договор, но и молил безжалостного тюремщика выпустить его. Слава богу, Диблис, взяв со стола небольшой ключ, вставил его в замок, имевший форму сердца, и со скрежетом повернул. Замок со щелчком открылся. Если бы этот дьявол не освободил пленника, я бы спрыгнула, чтобы сделать это сама. Или сумела бы справиться с замком прямо оттуда, где я находилась, и каким-нибудь колдовством заставила взорваться разом и замок, и черное сердце Диблиса.
Но этого не произошло, ибо кок отпер клетку собственноручно. К моему изумлению, едва юноша вскочил на ноги, он сразу же заставил своего врага поклясться, что тот ни за что не выдаст тайну мне!
Именно так. Кэл взял с Диблиса обещание, что старик ни за что на свете, ни единым словом не расскажет об этой истории мне.
И Диблис действительно поклялся — хотя его клятвы стоили меньше, чем источаемые им спиртные пары, — а потом рухнул обратно на свою койку. Это действие сопровождалось треском дерева, усилившим эффект, а потом раздался громоподобный храп. В этот миг я и надеялась, и боялась, что Кэл расквитается со спящим Диблисом. Но нет — обнаженный юноша выбрался из клетки, заполз на койку, свернулся калачиком и заплакал, отвернувшись от своего мучителя. Его спина была чиста и безупречна, я не смогла рассмотреть на ней ни единого пятнышка — за исключением веснушек, созвездием окружавших вздрагивающие плечи. У бедного мальчика не хватило сил даже на то, чтобы натянуть одеяло и унять сотрясавшую его дрожь, вызванную не холодом, но стыдом и позором.
Прежде чем отвернуться от этого жалкого зрелища, я посмотрела еще раз долгим взглядом на юношу и явственно увидела — да, увидела — то, чем собирался украсить его Диблис: синие татуировки.
Я не могла допустить, чтобы это свершилось. Я еще не знала, как поступлю, но Диблис не получит Каликсто. Ему не удастся сделать стыд и позор несчастного мальчика несмываемыми.
Да, я преисполнилась решимости. Той ночью я увидела сон, в котором Каликсто снова и снова упрашивал, умолял, настаивал, чтобы его прошлое осталось тайной для меня. Для меня, извечной хранительницы всяческих тайн. Не привыкшей стыдить, но уставшей стыдиться. Отчего? Почему? Конечно же, Кэл знал, что я не причиню ему вреда, даже если узнаю о нем все. Разумеется, ему было прекрасно известно, что я ни за что не использую его тайну ему во вред, как могли бы сделать другие. Неужели он предположил, что я упрекну его за то, что некогда он отдавался — телом ли, сердцем или же тем и другим — тому «красавчику моряку»?
На этот вопрос, как и на множество других, был лишь один ответ: моему Каликсто небезразлично мое мнение о нем. Значит, я сама тоже ему небезразлична. Никто не испытывал ко мне подобных чувств очень, очень давно.
В ту ночь на шхуне долго плакал уже не один человек, а двое.
…Мы томимся,
Как крысы, обожравшиеся ядом,
Неутолимой жаждой, пьем — и гибнем.
У. Шекспир. Мера за меру (Перевод М. Зенкевича)
Утром следующего дня Каликсто вышел на верхнюю палубу полностью одетым, хотя накануне на нем не было ничего, кроме уже описанных мной парусиновых брюк и линялой красной рубахи. Теперь же, несмотря на летнюю жару — к полудню море почти закипело, — он натянул поверх них поношенный свитер из шерстяной пряжи синеватого цвета, некогда окрашенной в цвет индиго. Эта одежда была юноше великовата, так что пришлось укоротить рукава, отрезав совсем износившиеся манжеты. На свитере зияли дыры, а в прорехах виднелась кожа, которую юнга как будто хотел спрятать от Диблиса. Но никакая одежда не могла спасти парня от мучившего его стыда, равно как и от того, на что юноша сам дал согласие — во всяком случае, не возразил. Вечером ему предстояло покрыться позорными татуировками, чтобы развлечь алчущего потехи вечно пьяного Диблиса.
В тот день капитан объявил, что, если установится попутный ветер и течение Гольфстрима будет таким же сильным, каким обычно бывает, «Афей» прибудет к берегам Кубы уже через два-три дня. В связи с этим меня посетила мысль: а что, если мы с Каликсто как-то избавимся от Диблиса, затем улизнем со шхуны и отправимся в Гавану при первой же возможности? Конечно, это будет непросто. Более того, теперь я хорошо понимала, что моряков на свете немного — несмотря на огромную протяженность морей — и круг их весьма узок. Ведь Диблис и Кэл встретились уже через пару лет после первого совместного плавания. Если юноше удастся убежать от здешнего кока, он вполне может встретить кого-нибудь еще. А Диблису стоит начать распускать слухи среди матросни в любом порту, куда он прибудет, — и как попавшая в воду кровь приманивает акул, так и его слова разойдутся среди морских негодяев, а они не преминут при первой возможности наброситься на Каликсто и погубить его. Нет, нужно придумать нечто такое, что обеспечит молчание этого негодяя. Но как этого добиться? Что я могу сделать, если Каликсто так и не решится довериться мне? У меня впереди был целый день, чтобы что-то придумать.
Акулы. Мне доводилось слышать, что они так и кишат в окружающих нас водах. Так что я принялась наблюдать за морем, ровным, как стекло, по которому не пробегала даже легкая рябь, поднимаемая ветром, — не заскользит ли над водной поверхностью вспарывающий ее плавник. Надеялась ли я, что мне удастся сбросить Диблиса за борт? Ну, не то чтобы именно так. Яркий солнечный свет не мешал мне, ибо я никогда не снимала синих очков, давным-давно заказанных мной в Сент-Огастине у глазного врача, чтобы скрывать мои глаза со зрачками в форме жабьей лапки. Теперь, когда ничего нельзя было сделать, а значит, приходилось ждать и надеяться на лучшее, мне оставалось лишь высматривать акул. То было странное времяпрепровождение. Акул не было. Я видела косяки рыб, за ними проплыла группа тупорылых дельфинов из тех, что называются «морскими свиньями», — они меньше обычных, зато кожа их переливается всеми цветами радуги, так что даже вода вокруг них светится. Через несколько часов я вновь увидела радужные разводы на искрящейся водной глади, но теперь ничего красивого в них не нашла: то был покачивающийся на волнах Гаванской гавани мусор с приплывших из разных стран кораблей. Там были остатки ворвани, слитой из бочек, а также масло, попавшее за борт вместе с откачанной трюмной водой, и тому подобная гадость. Enfin, я не высмотрела никаких акул, но все равно не оставляла свою вахту и, разумеется, не принимала участия в купании, затеянном матросами во второй половине дня. Кэл пошел купаться вместе с ними.
