— Вот, на.
— Да не, не надо... — начал протестовать он, но я прервал его:
— Бери-бери. Как у предков тырить, так мы первые.
Он обиженно посмотрел на меня, стыдливо потупил взгляд.
— Я ж говорил, что не буду больше...
— Говорил, — согласился я. — Верю. А деньги возьми. Доедешь на них. На такси, я думаю. Потом отдашь, когда-нибудь.
Мишка некоторое время посопел, но взял протянутую мною купюру.
— А вы?.. Как доедете?
Звучало это, как и должно было звучать — а вы не поедете со мной?
Нет, Мишка. Прости. Я остаюсь.
Я не сказал ни слова, но он все понял и так. И как будто что-то сломалось внутри мальчика. Он словно стал меньше ростом, стал младше на несколько лет, — я впервые подумал о том, какой он все-таки еще ребенок.
Тринадцать лет. Четырнадцать почти. Я тогда уже считал себя взрослым и самостоятельным, был сам себе хозяин и делал, что хотел. А хотел я, как правило, не того, что мне было нужно, а строго противоположных вещей. Вот к примеру — нужно мне было водку жрать до беспамятства, а потом в одних трусах ночью бежать неизвестно откуда неизвестно куда? Нужно мне было курить? Да те же таблетки — нужно мне было их жрать?
Отчего-то мне казалось, что нет. Сильно так казалось.
Интересно, какие сейчас мысли бродят в этой четырнадцатилетней голове? О чем он думает?
— Только ж домой, и никуда больше, понял? — строго спросил я.
— Да понял я, понял, — ответил Мишка, глядя под мост, где валами играли встречные течения.
— Раз понял, то хорошо. Беги?
Он сделал несколько шагов вперед, остановился. Обернулся. И кивнул мне на прощанье, улыбнувшись. И побежал по мосту, прочь с острова. Я сунул руки в карманы куртки. Нащупав пачку, провалившуюся в широкую дырку кармана, достал сигарету и закурил. Потом поглядел на небо, закрытое зимними тучами.
Чертово небо. Я до тебя доберусь.
Да ты все обещаешь и обещаешь, — ответила мне своим лукавым взглядом ворона, уже неизвестно сколько сидевшая на перилах моста.
— Прикол, — констатировал я, выдыхая дым.
— Прикол, — подтвердил Димкин голос за моей спиной.
Ворона вспорхнула и улетела, оглашая остров своими хриплыми воплями.
***
— Димка, малыш, — я не оборачивался, но знал — он там, стоит сзади, в нелепых синих шортиках посреди февраля, обутый в пляжные шлепанцы с отрывающейся подошвой. Обувь на нем просто горит, не в силах выдержать бешеный ритм бурлящей жизни одиннадцатилетнего мальчика.
...ты придурок, Сережа, — сказал я себе. Признай тот факт, что этот мальчик семь лет как мертв.
Мертв.
Димка.
Димка мертв.
А может, именно эта отрывающаяся подошва и стала причиной того, что Димка на секунду отвлекся на нее, замешкался и в него врезалась та гора металла?
— Серый, — да, это димкин голос. — Какая теперь разница?
Ага. Димка может читать мысли. Хотя, — чему я, собственно, удивляюсь?
— Не читаю я твоих мыслей, успокойся, — мне кажется, или голос Димки дрожит? — Я просто тебя, Серый, очень хорошо знаю!
Я закрыл глаза. Медленно, переступая с ноги на ногу, повернулся.
— Серый, ну прекращай, — Димка почти умолял. — Я понимаю, что это все странно, может, страшновато, но я прошу тебя...
Конечно же, я не видел его, потому что глаза мои были закрыты. Но я слышал голос, и потому перед глазами была объемная картина. Димка стоит в своем спортивном костюме еще времен интерната, и виновато смотрит на меня, — уже что-то натворил. А я подхожу и обнимаю его, и ни капли не сержусь, — как можно на него сердиться. Это ведь Димка. А он ко мне — глаза в глаза, снизу вверх, и слезы, стоящие в этих глазах означают так много...
Я, наверное, улыбнулся, потому что услышал:
— Открой глаза, ладно?
А и правда. Ну чего я боюсь, в самом деле.
Интересно, он сейчас в шортиках посреди холодной зимы, или в том интернатском костюмчике? — глупо подумал я, открывая глаза.
Он был в шортах.
Правый глаз Димки смотрел на меня со страшным могильным спокойствием.
Тяжело сокращалась в дыхании проломленная грудная клетка, из мертвого приоткрытого рта текла струйка крови.
Я на земле. Я пытаюсь дышать, но слышу только свист легких, грудь готова разорваться, сломаться под напором сердца. Черный остров на фоне резкими толчками уходит назад, вместе с освещаемым фонарями Димкой. Мертвым Димкой. Почему они скачут назад, да еще и так неровно?
Я понял. Это я судорожно отползаю от бледного, покореженного, покрытого синевато-желтыми пятнами Димки на черном фоне бутафорских раскачивающихся деревьев.
— Ты Димка?.. — хриплю я, задыхаясь.
— Что, Серый? — удивленно спрашивает Димкиным голосом та мертвая кукла, что стоит передо мной.
— Ты не Димка... — кажется, голова сейчас лопнет от ужаса.
Голова этого существа неестественно дернулась, словно шейные позвонки у него были сломаны.
— Блин, ну Серый, ну я не специально, — сказал Димка, разбрызгивая по губам текущую кровь. — Это не только я решаю, это и ты тоже...
Он потянул ко мне руку. Ощутимо повеяло тленом и холодом, тем холодом, от которого в панике съеживается и кажется незаметным даже февральский мороз, — холодом разрытой могилы.
Наверное, я кричал. Не помню.
Но моя правая дрожащая рука сама потянулась в ответ. И когда мои замерзшие пальцы столкнулись с холодными пальцами Димки, я почувствовал — зимний холод ничто. Как будто молнией пронизало всего меня, как будто душу покрыл серый иней. Сердце замедлило ритм.
— Только скажи, зачем...
Налетел порыв ветра, зашумели деревья.
Минуточку, — вырвалась из цепких лап ужаса трезвая мысль. Сейчас середина зимы. А почему деревья шумят, как будто покрыты листвой? И почему я опять слышу, как капает талый песок, протекая между мертвыми пальцами Димки, что намертво сцеплены с моими железной хваткой его руки?
Все.
Я больше не могу так. Иду с тобой, и будь что будет.
— Спасибо, Серый, — весело сказал Димка.
Я расхохотался и открыл глаза.
ВосемьНаверное, мне очень хотелось, чтобы он не замерз.
Сколько я с ним не воевал, все равно он не одевал шапку. Вечное "еще чего!" — и вперед, навстречу зиме. Странно, но Димка, не признававший шапок и перчаток, никогда не жаловался на холод, и во время бесхарактерной дождливой зимы и пронизывающей морозной весны хоть бы раз кашлянул, — не простуживался он, и все тут. Это, безусловно, было хорошо, но все равно — я очень боялся того, что он перемерзнет и заболеет.
Этого не случалось. Наши страхи, как правило, не имеют ничего общего с реальностью и обычно не сбываются, только если мы сами не сделаем все, чтобы оказаться правыми в своей боязни чего-либо. Реальность смеется над нами, ожидающими атаки с одной стороны и возводящими непроходимые баррикады на пути реализации страхов, при этом совершенно забывая про тылы и фланги.
