Секунду спустя я перемахнул через прилавок, сунул за пазуху первые три попавшиеся бутылки водки и, прижимая их к брюху, перелез обратно. Бегство к дверям магазина сопровождалось тихим позвякиванием и одной-единственной мыслью о том, как тяжко быть беременным. Азарт удачного грабежа и эта дурацкая мысль развеселили меня до крайности, так что, выбежав на улицу, я уже едва не хохотал во все горло. Впрочем, делать это все одновременно – бежать, придерживая на себе бутылки, и смеяться – было не очень удобно. Вместо хохота из меня вдруг поперла сильная икота, и от этого стало еще смешнее. Это было безумно веселое бегство.
А потом сзади что-то громыхнуло, посыпалось разбитое стекло, и я повалился на газон, сбитый с ног. Воздух вокруг тут же наполнился воем автомобильных сигнализаций, женским визгом и мужским матом. Отплевываясь от травы и сухой земли, я поднялся на колени и проверил целостность добычи. Бутылки не разбились, но руку, сыгравшую роль амортизатора, я все-таки отшиб. Впрочем, про боль я забыл тотчас же, как встал и посмотрел назад.
Магазин, из которого я только что выбежал, пребывал в относительной целости. Были выбиты только стекла и немного разворотило двери. Взрывная волна шла не изнутри, а снаружи. Перед входом в лавочку у обочины дороги красиво пылали остатки стоявшего там минуту назад джипа. Я подумал о том, что было бы, рвани оно на десять секунд раньше. Во всяком случае, три пузыря у меня за пазухой точно не остались бы тогда целыми. Это по самым скромным прикидкам.
Я бы долго мог простоять там, разинув от удивления рот и размышляя о биче терроризма, если бы кто-то вдруг не хихикнул у меня над ухом:
– Бывают странные сближенья, правда?
От этого мерзкого голоса я покрылся мурашками и резко обернулся. Но никого рядом не было.
– Кто тут? – спросил я, озираясь по сторонам.
– А тут никого и нет, – отозвался тот же невидимый мерзавец.
– А ты кто? – спросил я не очень уверенно. – И где?
Молчание.
– Эй!
– Да тут я, тут. Я всегда тут. И вообще везде.
– А… зачем? – ошалело спросил я.
– Затем, – грубо и нагло ответил мерзавец. А потом добавил, немного подобрев: – Конкретно сейчас я тут затем, чтобы вынести тебе благодарность.
– За что? – удивился я.
– За устроенный в общественном месте взрыв. Неплохо у тебя получилось. Для первого раза.
Я ошарашенно посмотрел на горящую груду железа. К месту происшествия уже съехались пожарные, неотложки и мусоровозы. Суетились спасатели.
– Эй, погоди, – запротестовал я. – Это же не я. Я совсем не то…
– Какая разница – то или не то. Главное, факт налицо. Так что благодарность ты заработал честно. И запомни: террорист рождается для того, чтобы выполнить свое назначение. Уяснил? Ну покедова. Некогда мне тут с тобой базары разбазаривать.
Мерзавец снова гнусно хихикнул и заткнулся.
Я опять покрутил головой по сторонам, но ничего не обнаружил. Потом засунул бутылки за пояс штанов и, массируя руку, зашагал прочь, удрученный мыслями еще больше, чем когда обдумывал задание Жилетки.
Мне вдруг отчетливо-зримо представился заколдованный круг, прочерченный бессмысленно-идиотскими «сближеньями», которых в последнее время было многовато для меня одного. Вездесущие гусеницы, джокеры, террористы сыпались как из рога изобилия. Ими, точно ржавыми кольями, ощерился колдовской круг, и у меня не было ни единого шанса пролезть через этот частокол.
Потом видение круга исчезло, и я тотчас забыл о нем.
А когда я доставил водку к шаманам, стало и вовсе не до странных мыслей. Входное посвящение, которое я получил в тот день, выглядело как натуральная пьянка – очень серьезная, методичная, до умопомрачения. Меня по молодости и неопытности развезло после первого же стакана, и все дальнейшее происходило и воспринималось мной в сиреневом тумане. Не помню, в какой момент к нам с Жилеткой присоединились еще двое. Бутылок на столе прибавилось, а свободного места на кухоньке не осталось совсем. Жилетка, тоже надравшись, как свинья, начал что-то обстоятельно втолковывать мне до странности трезвым голосом. Иногда его поправляли или дополняли те двое, а потом спрашивали меня, согласен ли я принять обличье зверя, чтобы освободить свое сознание для приятия знания и истинной силы. Я кивал им в ответ и говорил, что заранее согласен на все и совершенно излишне меня об этом спрашивать. А они отвечали, что таков ритуал и нарушать его не полагается, иначе посвящение будет недействительным. Потом мне снова что-то втюхивал Жилетка, и я, слушая его, дивился тому, как просты и вместе с тем сногсшибательно, потрясающе, красиво мудры его слова. В какой-то момент (наверное, уже после третьего стакана) мне показалось, что словами этими Жилетка может и испепелять, и осенять благодатью, и как только я осознал это, тут же получил столом по физиономии. Никакое знание не дается даром, – была последняя моя мысль в день получения мной входного посвящения.
Очнулся я уже не на кухне, а в комнате с матрасом – правда, лежал я не на нем, а в углу, на расстеленных газетах. Страшно ломило голову, и хотелось блевать. Слабым голосом я попросил кого-то из шаманов доставить меня в сортир и с полчаса в обнимку с унитазом приходил в себя. После этого меня квалифицированно опохмелили и сообщили, что теперь мне нужно пройти второй этап посвящения. То есть что меня будут ставить на путь.
Я спросил, сколько всего будет этапов, но они ответили, что посвящаемому задавать вопросы не полагается и вообще мне лучше помалкивать. А мою гордыню духа (потому что вопрошание – это гордыня) они обязательно вылечат, иначе она будет мне мешать и не даст обрести Силу.
Курс интенсивной терапии начался с того, что мне велели перемыть грязную посуду на кухне и вынести на помойку всю стеклотару. Потом несколько раз я бегал в магазин за продуктами, водкой и сигаретами (деньги мне давали), почистил и пожарил картошку и приклеил на стену в комнате пару страниц из какого-то цветного журнала.
– Так нужно, – ответили мне на мой немой вопрос по поводу последнего требования. – Этим ты совершаешь символический акт отречения от Логоса. Хотя все мы давно уже от него отреклись, символ закрепляет за тобой право и привилегию находиться на пути в несотворенное и взывать к его сущностям.
Разумеется, я не возражал против подобных привилегий.
Немного досаждало только одно – мне не давали жрать и строго запретили набивать брюхо тайком. Жареная картошка и прочие пищевые соблазны искушали мой желудок и слюнные железы до поздней ночи, когда за все голодные муки дня я был вознагражден грибным блюдом. В том смысле, что это была тарелка с кусочками сушеных грибов. Я смел их в одно мгновенье и попросил еще, потому что не наелся. Но мне сказали, что на первый раз хватит.
