– И чего? – спросил он.
– У них два горба, – сообщил Уилф, это который повыше.
– У лягушек? – уточнил Бен.
– Не. У батрахианов. А между тем у нормального верблюда-дромадера – у него один… Это для длинного путешествия через пустыню. Вот чего они едят!
– Лягушек? – уточнил Бен.
– Верблюжачьи горбы! – Уилф выкатил на Бена желтый глаз. – Ты меня слушай, парнишка-плутишка. Потаскаешься недельки три-четыре по бесследной пустыне, тарелка жареных верблюжачьих горбов покажется тебе ой какой лакомой.
– Да ты в жизни верблюжьего горба не едал! – оскорбительно вставил Сет.
– Но мог бы, – скромно заметил Уилф.
– Мог бы, а не едал. Ты даже в пустыне-то никогда не был.
– Ну, если поднапрячь воображение и представить, что я ходил в паломничество к гробнице Ньярлахотепа…
– Это черного владыки древних, что грядет в нощи с востока, и всякий увидевший его не узнает?
– Естественно!
– Это я так, проверял.
– Глупый вопрос, если кому интересное мое мнение.
– А вдруг ты про кого еще говоришь, с тем же именем?
– Ну, имечко-то не то чтобы сильно распространенное, а? Ньярлахотеп. Второго такого нечасто увидишь. «Здорово, меня кличут Ньярлахотепом, какое совпадение вас тут встретить, прикольно, что нас таких двое»? Вот уж не думаю. Короче, блуждаешь ты эдак по своим бесследным пустыням, думаешь себе, вот, мол, навернуть бы сейчас верблюжачьего горба…
– Но ты же не блуждал, так? Ты даже из иннсмутской гавани ни разу не выходил.
– Ну… нет.
– Вот! – Сет победоносно воззрился на Бена, потом наклонился и зашептал ему в самое ухо:
– Боюсь, он когда пропустит пару кружечек, всегда такой делается.
– Я, между прочим, все слышу, – вставил Уилф.
– Отлично, – сказал Сет. – Так о чем это мы? Ага, Г. Ф. Лавкрафт. От него ведь чего жди… Гм. Ну, скажем, вот: «Выгибистая луна висела низко над энигматическими батрахианами, населявшими сквамозный Далвич». Вот что это такое? Я вас спрашиваю, что это такое? А я вам скажу, что этот гад имел в виду! А имел он в виду, что чертова луна была почти полная, а в Далвиче обитали одни только растреклятые лягушки. Вот и все, делов-то!
– А что там с этой другой штукой, про которую ты сказал? – вопросил Уилф.
– Это про какую?
– Сквамозную. Енто вообще что?
– Понятия не имею. – Сет пожал плечами. – Но у него такого добра навалом.
Воцарилась долгая пауза.
– Я вообще-то студент, – разродился внезапно Бен. – Буду металлургией заниматься.
Каким-то образом он успел прикончить всю пинту шогготского особого, выдержанного – свой первый в жизни алкоголь, осознал он со смесью ужаса и восхищения.
– А вы, парни, чем занимаетесь?
– Мы – аколиты, – сказал Уилф.
– Великого Ктулху, – с гордостью добавил Сет.
– Да ну? – поразился Бен. – И что же это значит?
– Погодите-ка, – заявил длинный. – Мой раунд.
Он нанес визит барменше и возвратился еще с тремя пинтами.
– Ну, – пояснил он, – сейчас это не то чтобы сильно много значит. Аколитство – это вам не какая-нибудь полная занятость в разгаре сезона. Все, конечно, потому что он спит. Ох, ну не прямо спит. Если уж называть вещи своими именами, больше похоже на умер.
– У себя в чертоге, в погрузившемся в бездны Р’льехе, мертвый Ктулху почивает и видит сны, – вмешался Сет. – Или, как сказал поэт, то не мертво, что вечность охраняет…
– Смерть вместе с вечностью… – продекламировал Уилф. – А под вечностью он, надо понимать, подразумевал чертову прорву времени…
– Да! Мы тут не про какое-нибудь ваше нормальное время талдычим… Так вот, Смерть вместе с вечностью порою умирает!
Бен с легким изумлением обнаружил, что уговаривает уже вторую полнотелую пинту шогготского особого, выдержанного. Характерный козлиный привкус уже не казался ему таким уж отвратным. Он даже с удовольствием отметил, что больше не голоден и что натертая до пузырей нога уже не саднит – да и собутыльники, чьи имена у него правда слепились в одно, оказались просто чудесными парнями, очень умными, обаятельными. А опыта возлияний у мальчика было, прямо скажем, недостаточно, чтобы признать во всем происходящем типичные симптомы второй пинты шогготского особого, выдержанного.
– Так что вот прямо сейчас, – сказал Сет… а, может быть, Уилф, – обязанностей у нас совсем немного. По большей части мы ждем.
– И молимся, – вставил Уилф… если он, конечно, не был Сетом.
– И молимся. Но уже очень скоро все изменится.
– Да? – обрадовался Бен. – А почему?
– Ну, – заговорщически сознался тот, что повыше, – в любой момент Великий Ктулху (ныне считающийся временно почившим) – это который наш босс! – может пробудиться в своей подводной типа-как-штаб-квартире.
– И тогда, – подхватил коротенький, – он потянется и зевнет, и станет одеваться…
– Может, в туалет пойдет – лично меня бы это совсем не удивило…
– Газетку наверняка почитает…
– И вот, совершив все это, восстанет он из пучины морской и пожрет весь мир без остатка…
Эту перспективу Бен счел невыразимо забавной.
– Прямо как я – этот крестьянский! – воскликнул он.
– Именно! Именно! Превосходно сказано, мой юный американский джентльмен! Великий Ктулху проглотит мир одним махом, как этот крестьянский сэндвич, оставив только лужицу Брэнстоновского чатни на краю тарелки.
– Это вот та бурая штука? – заинтересовался Бен.
Друзья заверили его, что это она и есть, и он радостно поскакал в бар и поставил всей компании еще по пинте шогготского особого, выдержанного.
Какой поворот беседа приняла дальше, он не запомнил. Вроде бы он разделался со своей пинтой, и новые приятели пригласили его совершить пешую экскурсию по деревне, любезно знакомя по пути со всякими достопримечательностями.
– Вот тут мы видео напрокат берем, а вон то громадное здание по соседству – это Безымянный Храм Невыразимых Божеств. По субботам у нас в крипте благотворительные базары…
Бен в ответ поделился тем, что думает о путеводителях, и заверил (очень эмоционально) что Иннсмут – место одновременно живописное и пленительное, такое нечасто встретишь. Еще он сообщил им, что они – самые лучшие друзья на свете, а эта их деревня – так и вообще восхитительная!
Луна стояла почти полная, и в бледном ее сиянии оба его новых товарища примечательно смахивали на лягушек. Или, возможно, на верблюдов. Они втроем дошли до конца проржавевшего пирса, и Сет – а, возможно, и Уилф – показал Бену развалины затонувшего Р’льеха в заливе – четко различимые в потоке лунного света под зеркалом моря, а Бена внезапно скрутил, как он упорно потом утверждал, внезапный и непредвиденный приступ морской болезни, и его долго и жестоко тошнило через железные поручни прямо в черное ночное море…
