– Кто?
– Джори Халл, – сказал Холмс тем же усталым голосом. – Кто же еще?
Я наклонился и просунул свою руку под правый угол кофейного столика. Она исчезла из вида подобно тому, как кот появился словно ниоткуда. Лестрейд, потрясенный, снова выругался. Я постучал по обратной стороне холста, туго натянутого между передними ножками кофейного столика. Книги и ковер выгнулись, покрылись морщинами, и иллюзия, прежде почти идеальная, мгновенно исчезла.
Джори Халл нарисовал пустоту под кофейным столиком своего отца, затем спрятался позади этой пустоты, когда отец вошел в кабинет, запер дверь и сел за стол, положив перед собой два завещания. В это мгновение Джори выскочил из-за кажущейся пустоты с кинжалом в руке.
– Он был единственным, кто мог нарисовать пустоту между ножками столика настолько реалистично, – сказал я, проводя на этот раз ладонью по лицевой части холста. Мы все слышали тихое шуршание, напоминающее мурлыканье очень старого кота. – Джори был единственным, кто мог нарисовать пустоту между ножками столика с таким потрясающим реализмом, и только он мог спрятаться за ним: сутулый кривоногий Джори Халл ростом не больше пяти футов двух дюймов. – Как справедливо заметил Холмс, появление нового завещания оказалось не такой уж неожиданностью. Даже если бы старик пытался сохранить в тайне, что лишает родственников состояния – а он отнюдь не скрывал этого, – то только простаки могли не оценить важность приезда адвоката и к тому с помощником. Для того чтобы верховный суд Великобритании признал документ законным, требуются два свидетеля. То, что сказал Холмс о мерах, принимаемых против катастрофы, оказалось совершенно верным.
Холст был изготовлен настолько идеально, что он не мог быть сделан за одну ночь или даже за месяц. Пожалуй, мы могли бы выяснить, что он был готов на случай необходимости еще за год…
– Или за пять, – добавил Холмс.
– Пожалуй. Как бы то ни было, когда Халл объявил, что хочет встретиться со своей семьей этим утром в гостиной, думаю, Джори понял, что час пробил. После того как его отец прошлой ночью отправился спать, молодой человек спустился в кабинет и установил свой холст. Полагаю, он мог в то же самое время добавить фальшивые тени. Будь я на его месте, то непременно тихонько спустился бы по лестнице рано утром, чтобы еще раз взглянуть на барометр перед заранее объявленным собранием всей семьи – просто чтобы убедиться, что стрелка продолжает подниматься. Если бы дверь кабинета была заперта, полагаю, он мог бы выкрасть ключ из кармана отца и потом вернуть его обратно.
– Дверь кабинета не запиралась, – лаконично заметил Лестрейд. – Как правило, лорд Халл закрывал ее, чтобы туда не ходили коты, но запирал дверь очень редко.
– Что касается тенен, то, как вы заметили, это всего лишь фетровые полоски. У Джори превосходная зрительная память – эти тени были бы именно на том месте в одиннадцать утра… если бы его не обманул барометр.
– Но если он рассчитывал, что будет солнечная погода, зачем он положил фальшивые тени? – проворчал Лестрейд. – Солнце само положило бы их на нужное место, или вы раньше не обращали на это внимания, Уотсон?
Я был в замешательстве. Я посмотрел на Холмса, который был только рад принять участие в объяснении замысла преступника.
– Разве не понятно? В этом и заключается вся ирония!
Если бы солнце ярко светило, как предсказывал барометр, холст не позволил бы теням появиться на ковре. Нарисованные красками ножки столика не могут отбрасывать тени, понимаете? Он просто забыл про тени, потому что рисовал столик в тот день, когда было пасмурно и теней не было. И испугался, что отец увидит тени повсюду в комнате, поскольку барометр предсказывал их появление.
– Я все еще не понимаю, как Джори сумел попасть сюда таким образом, что Халл не заметил его, – покачал головой Лестрейд.
– Мне это тоже непонятно, – сказал Холмс – добрый старый Холмс. Сомневаюсь, что это было ему непонятно, что именно эти слова он произнес. – Уотсон?
– Гостиная, где лорд Халл встретился со своей женой и сыновьями, соединяется дверью с музыкальным салоном, не так ли?
– Да, – сказал Лестрейд, – а в музыкальном салоне есть дверь, ведущая в будуар леди Халл, которая является следующей комнатой, если идти к задней части дома. Но из будуара можно выйти только в коридор, доктор Уотсон. Если бы в кабинет лорда Халла вели две двери, я вряд ли так поспешно примчался бы к Холмсу.
Лестрейд произнес все это тоном самооправдания.
– Ну, Джори вышел, разумеется, обратно в коридор, в этом нет сомнения, – заметил я, – но отец не видел его.
– Чепуха!
– Сейчас я покажу вам, как это произошло, – сказал я, подошел к письменному столу и взял стоявшую там трость Халла. С тростью в руке повернулся к своим слушателям. – В тот самый момент, когда лорд Халл вышел из гостиной, Джори вскочил и бросился к двери в музыкальный салон.
Лестрейд изумленно посмотрел на Холмса, тот ответил инспектору взглядом, полным иронии. Я не понимал смысла этих взглядов, да и, говоря по правде, не придавал им значения. Я все еще не понимал скрытого смысла картины, которую рисовал. По-видимому, я был слишком увлечен воссозданием происшедшего.
– Он проскочил через дверь, соединяющую две комнаты, а потом через музыкальный салон в будуар леди Халл Там он подошел к двери, ведущей в коридор, и, чуть приоткрыв ее, осторожно выглянул. Если подагра лорда Халла зашла так далеко, что привела к гангрене, он успел бы за это время пройти не больше четверти коридора, и это еще оптимистичная оценка. А теперь обратите внимание, инспектор Лестрейд, я покажу вам ту цену, которую платит человек за злоупотребление крепкими напитками и обильной пищей.
Если у вас возникнут сомнения в моих словах, я готов провести перед вами десяток людей, страдающих подагрой, и каждый продемонстрирует те же симптомы, которые вы увидите сейчас. Прежде всего следите за тем, на что я обращаю свое внимание и где… С этими словами я медленно направился к ним вдоль комнаты, обеими руками сжимая набалдашник трости. Я высоко поднимал одну ногу, опускал ее, делал паузу, а затем повторял то же самое другой ногой. При этом я ни разу не оторвал своего взгляда от пола. Я перемещался между тростью и ногой, находящейся впереди.
– Да, инспектор, – кивнул Холмс, – уважаемый доктор совершенно прав. Сначала наступает подагра, затем развивается потеря равновесия, далее (если страдалец проживет достаточно долго) – характерная сутулость, вызванная тем, что приходится все время смотреть вниз.
– Джори очень хорошо знал, куда смотрит его отец, когда ходит, – сказал я. – Таким образом, то, что случилось этим утром, выглядит чертовски просто. Когда Джори подбежал к двери будуара, он взглянул в коридор, увидел, что взгляд отца, как всегда, устремлен на ноги и кончик своей трости, и понял, что ему ничто не угрожает. Он выскользнул в коридор прямо перед своим ничего не замечающим отцом и преспокойно вошел в его кабинет. Дверь кабинета, как сообщил нам Лестрейд, была открыта, да и вообще – чем рисковал Джори? Он находился в коридоре не больше трех секунд – а то и меньше. – Я замолчал. – Пол в коридоре выложен мраморными плитами, не так ли?
Джори, должно быть, снял ботинки.
– У него на ногах были шлепанцы, – произнес Лестрейд каким-то странно спокойным голосом и вторично взглянул на Холмса.
– Ага, – сказал я. – Понятно. Джори вошел в кабинет намного раньше отца и спрятался за своей хитро задуманной декорацией. Затем он достал кинжал и стал ждать. Отец подошел к концу коридора. Джори слышал, как Стэнли обратился к нему, и ответ отца, что все в порядке. Далее лорд Халл вошел в свой кабинет в последний раз… закрыл дверь и… запер ее.
Оба пристально смотрели на меня, и теперь я понимая божественную власть, которую Холмс, должно быть, чувствовал в подобные моменты, говоря остальным о том, что мог знать лишь он один. И все-таки я должен повторить: мне не хотелось бы слишком часто испытывать это чувство. Мне кажется, что такое ощущение превосходства развратило бы подавляющее большинство людей – людей, не обладающих такой железной волей, какую имел мой друг Холмс.
