— Какая пленка? У него цифровик!
— А, точно…
— В общем, фотоаппарат в порядке был, аккумуляторы тоже. И тут такая фигня. Хочешь, сам позвони — телефон дать?
— Ладно, потом. Шкипер, я тебе вот из-за чего звоню. К нам вроде факс пришел — Лис мельком рассказала. Из Египта.
— Ни фига себе! Чем это мы отличились?!
— Какой-то мужик предлагает провести семинар. В Эль-Кусейре, ни больше ни меньше. Со всем добром — медитацией в пустыне, зикрами, играми…
— Так соглашайся!
— Да я вот думаю, не пошутил ли кто?
— Тьфу на тебя… черт, опять винды зависли. Соглашайся, я тебе говорю. Сразу ему письмецо: так, мол, и так, согласны. По штуке баксов на брата — и вперед!
— А почему по штуке-то?
— А почему по сто?! Медный, ты считать не умеешь. Зови нас, мы поможем.
— Ладно. Надо на неделе собраться, решить, как жить дальше. Срок оплаченной аренды-то кончается! А денег нет… Скоро тренинги негде будет проводить.
— Вот, бери руки в ноги, ноги в руки и отписывай в Египет — согласная я! Фу, собака…
— Ладно, Шкипер, настраивай винды, не буду мешать. Пока!
— Пока, Медный…
(Окончание устойчивой связи: 06:46)
«…Скандал, вспыхнувший на прошлой неделе с объявлением официального адреса сервера новой глобальной поисковой системы abracadabra.go, продолжает разгораться. Судя по информации системы, ее сервер расположен в городе Туле, в Гренландии, на полуострове Хейс, а сам поисковик зарегистрирован в органах самоуправления Гренландии, формально являющейся автономной территорией Дании. Однако представители датского министерства информации и связи опровергли этот факт, заявив, что по их данным регистрацию для поисковика предоставила республика Перу, а сам сервер размещен в высокогорной точке близ города Куско, где, согласно мифологии древних ацтеков, находился вход в мистическую страну Туле… Пока Дания и Перу на уровне консулов разбираются в этом недоразумении, директор ЦРУ Портер Гросс обнаружил, что поисковая система легко выдает информацию о 2653 сотрудниках и агентах ЦРУ, работающих „под прикрытием“, включая их фото, досье и пароли для почтовых ящиков. По его словам, здесь сложилась „волшебная и одновременно ужасная ситуация…“»
Уолтер Пирслей. «Волшебники ниоткуда» The Gardian, Лондон, Великобритания
Они двигались на пересекающихся курсах, как немецкая подводная лодка и транспорт союзного конвоя второй мировой; двигались неумолимо и почти не видели, что пути их сходятся в единственно возможной точке.
Она шла от фонтана, ткавшего свое рассыпчатое серебро напротив высотного здания областного Совета, шла босиком, так как ее туфли с квадратными каблуками давно и уютно лежали в пакете, оттопав свое по коридорам института. Там на нее без обуви посмотрели бы косо, а она старалась таких взглядов избегать.
Он шел, вихляя, от пивнушки в глубине жилмассива, пивнушки обычной, зассаной сзади, засыпанной рыбьей чешуей и с покосившимися грибками-столиками.
Она смотрела себе под ноги, наблюдая, какие четкие, неожиданно рельефные очертания оставляют на горячем асфальте ее голые ступни — очертания, на глазах исчезающие, будто стираемые огромным невидимым ластиком.
Он смотрел на стакан в руке, чтобы не расплескать, и время от времени смачно отхлебывал из него, роняя капли на несвежую рубашку под кожаной курткой.
Она была худенькой, даже болезненно худой, с длинными каштановыми волосами, обрамлявшими лицо, подобно раме. Шла с сумкой, из которой высовывался корешок какого-то учебника, — явно студентка.
Он — двадцатилетний вахлак без определенных занятий, вернее, с их пугающим разнообразием: от кражи мобильников из карманов пьянчуг до мелкого рэкета среди учеников технического колледжа.
Видимо, мало что могло быть общего между ними, ведь похожий маргинальный период в ее жизни давно миновал, а лучший, возможно, будущий период этой длинноволосой девушки в белом, горошковом платье никогда не начинался! Поэтому они столкнулись метрах в трех от скромно шумящего фонтана. Рифленая подошва могучих кроссовок прошлась по худеньким, тонким пальцам босых ног с каемкой городской пыли. Девушка побледнела от резкой боли и обронила покорно:
— Извините…
Парень замедлил шаг, обернулся; непонимание немного оживило черты его деревянного лица: больная, че ли? Он ей по ластам протоптал, а она извиняется… Рот открылся, похватал воздух, силясь исторгнуть в мир осмысленный звук, но, кроме короткого «Бля!», так ничего и не родил.
Так этот слюнявый рот и почапал дальше.
А девушка, прихрамывая, повернула от фонтана к дому.
Время, безусловно, лечит. Только не дает больничного. Когда Юлия Шахова очнулась в просторной светлой квартире где-то в самом поднебесном этаже цельнолитой высотки, она не помнила никого: ни звероподобного Сарасвати-Бабы, ни Синихина-Слона, ни посланца ассасинов, ни людей из Спецуправления «Й». События, начавшиеся с попытки нанесения интимной татуировки и закончившиеся жуткой битвой на крыше заброшенной «банки» линии теплоснабжения, оказались изъяты из ее памяти, словно компьютерный файл, выкинутый из Корзины на Рабочем столе. И никто не спрашивал ее любезным слогом Windows: «Вы уверены?» — просто за нее нажали «ОК», и все, боль ушла, впустив в душу светлую умиротворенность, слабый, немощный покой, который бывает обычно у людей, вернувшихся с того света, переживших клиническую смерть.
Ей, стараниями Заратустрова, а точнее, даже не стараниями, а просто по одному его звонку куда-то в приемную безликой городской власти, дали двухкомнатную в Шевченковском жилмассиве. Ее взяли в институт учиться на юриста, и Юлька, после нескольких лет жизни в полусне, вновь обрела вкус к безостановочной, упорной учебе. Ей было легче, чем сокурсникам. Те еще метались, жадно ухватывая прелести модных ночных клубов, дорогой выпивки, возвращений на такси за полночь, ди-джейских сетов, привезенных «специально из Москвы». А она лишь усмехалась, слушая эти щенячьи рассказы в курилках и коридорах: все это было, было, было. Ей — было! — уже не интересно.
Шевченковский жилмассив, выстроенный, да еще и продолжавший вгрызаться бетонными сваями и стальными каркасами в бурое ложе бывшей реки Каменки, оставался проклятым местом, несмотря на все старания дорогих наемных ландшафтников, щедро оплаченные строительной компанией. Когда-то, в августе тысяча девятьсот девятого, на этом месте повздорили два мещанина, имена которых не сохранили архивы: одному понравилась супруга другого, носившая, кстати, не самое эстетичное прозвище Фекла Одна Лошадь… И вместо того, чтобы просто по-русски начистить морду соседу, открыто ухлестывающему за его женой, оскорбленный муж поджег дом своего обидчика. Деревянные домишки в тысяча девятьсот девятом в Закаменском районе стояли плотно, как пассажиры метро в час пик, — проходящего ныне как раз под этим местом! — и целый район занялся почти сразу. Как назло, дул сильный южный ветер с Алтая: огонь понесло на центральную часть города. Единственным автомобилем тогда в Ново-Николаевске был «форд» купца Маштакова, выпуска тысяча девятьсот третьего года, и тот — легковой. А пожарные машины заменяли телеги с двумя бочками воды.
Пожар, страшный и разгульный, бушевал в городе трое суток. Зарево его видели крестьяне деревень, близких к Томску. Через три дня от города осталось пепелище. Из углей торчали закопченные трубы. Уцелело лишь первое каменное здание города — собор во имя святого Александра Невского — и насквозь деревянная, сухая церковь Покрова Пресвятой Богородицы. И то, говорят, было чудо: поп вынес в огонь, бушевавший вокруг, икону, список Казанской Божьей Матери, да огонь и обошел церковку клином, спалив все вокруг, но не тронув ее сухие, как солома, стены.
А через девяносто лет на этом месте, в бурый песчаник, некогда обрамлявший берега мелкой, хоть и рыбоводной реки Каменки, вошли железобетонные штифты. На них поднялся Шевченковский жилмассив — один из самых уродливых в городе. Шестнадцати— и десятиэтажные кирпичины налезали друг на друга; их подножья прорезали холодные водопады лестниц, сжатых стенами каменных блоков. Все тут было запутанно и мрачно, словно в средневековой крепости, построенной для отражения орд кочевников, — и самым жарким летом здесь царили вечный полумрак, холод и грязь, в углах этих лестниц валялись использованные шприцы с остатками яда, припорошенные пылью да тополиным пухом, скапливавшимся здесь и умиравшим в холоде. Поэтому перед входом в Шевченковский Юля всегда обувалась. Приятна была эта средневековая хладность под босыми пятками, романтична, но шприцы романтику сильно убавляли.
