Ознакомительная версия.
Осенью тридцатого года церковь снесли. Новое здание затеяли строить только в тридцать втором, достроили в тридцать четвертом, так что если даже во время сноса кто-то из нашей родни выжил, за эти четыре бездомных года они погибли уже наверняка.
Этого я Льву не простил.
Самое же смешное — никакого дома для нужд Химико-технологического института там не построили. А построили жилую пятиэтажку с барельефами на фасаде. Пятиэтажка Льву не понравилась, он обиделся за институт, ругал барельефы. Раздраженно объяснял Вале, спрашивавшей, «что это за мужчины и женщины вылеплены сверху на новом доме», что это не мужчины и не женщины, а такие аллегории — Техника, Искусство и Наука. И что они должны, мол, создавать для жителей этого и окрестных домов образ нового человека, умного, сильного и красивого социалиста… Только вот совершенно непонятно, почему Техника держит в руках модель дирижабля так, точно целится из винтовки, а Наука стоит, неприлично отклячив зад, будто собирается кому-то отдаться… Единственное, что Льву нравилось — материал, который использовался при постройке. Он несколько раз объяснял безучастной Вале, что дом сделан из теплобетона — «совершенно, совершенно новой штуки!».
…Дойдя до конца Спиридоньевского, я увидел наконец этот дом. Серый пятиэтажный урод стоял углом — ровно на том месте, которое я рассматривал когда-то на фотографии. Сейчас место выглядело совершенно покинутым. Я помялся немного и пошел к себе. Старик был прав: Техника целилась из винтовки, Наука собиралась отдаться, дом был выстроен из бетона. Ничего особенного.
Я потянулся к замочной скважине ключом, но дверь неожиданно открылась сама. Из моей квартиры вышли три абсолютно неизвестные мне женщины. Одна — высокая пожилая пергидрольная блондинка в мини-юбочке и пышном полушубке из искусственного меха. Две другие — низкорослые, мужиковатые (какие-то почти квадратные, точно тумбочки), неопределенного возраста, с волосами цвета воронова крыла, с плоскими, желтыми лицами и с раскосыми, нечеловеческими глазами-щелками… Эти две мне особенно не понравились. Они были похожи одна на другую как две капли воды (ну разве что если очень приглядываться — у одной щелки были чуть пошире), и обе сильно смахивали на ведьм.
Старая блондинка захлопнула дверь, извлекла из кармана ключ (от моего дома!), повернула в замке на два оборота.
— Хозяйка просила передать: если мебель не устраивает, ее вывезут, — сказала она своим спутницам, громко и нарочито четко артикулируя все слова.
— Оу, — тоненько пискнула в ответ обладательница более крупных щелок, а потом повернулась к своей узкоглазой сестре-двойнику и спела ей короткую песню на мяукающем, кошачьем языке. Та запела в ответ.
Ведьмы. Ну точно, ведьмы. В мой дом приходили ведьмы…
— Госпожа Шаньшань говорить, мебель нужно быть, — сказала ведьма с большими щелками. — Мебель хорошо и удачно, нет мебели бывает не так хорошо…
Вся компания прошествовала мимо меня и спокойно направилась вниз по лестнице.
— Ну и правильно, — щебетала блондинка, — я совершенно согласна с миссис… с мадам Шашан. Квартирка так хорошо обставлена, уютно, комфортно, все как бы к месту, такой прелестный кухонный гарнитурчик, замечательная венгерская стенка, мягкая софа, такие как бы креслица, все в тон, такая квартирка…
Я вошел в квартирку, шумно захлопнув за собой дверь. И сразу, с порога, прочел все известные мне заклинания против ведьм.
Стать похожим на самого себя — что может быть лучше? Седая шерсть: красиво, достойно, удобно…
Снимать покрывала с зеркал мне не хотелось, но я зашел в комнату старика, открыл шкаф и посмотрел на себя в большое пыльное зеркало на внутренней стороне дверцы. Мое лицо по-прежнему было полуженским, полустариковским. На подбородке виднелось несколько седых волосин, но это не особенно обнадеживало — растительность явно осталась мне в наследство от старика.
Я сосредоточился, сощурил глаза — ее блестящие мартышкины глаза, — и тихо, нараспев заговорил, стараясь имитировать некий усредненный заклинательный стиль:
— Мертвый ушел, и живая ушла, не с кем мне быть, не на кого походить, аминь… Пусть станет мое лицо не как у мертвого и не как у живой, аминь… Пусть вырастет на нем шерсть седая, аминь… Мертвый ушел, и живая ушла…
— Мертвый не ушел! — сварливо перебил меня из зеркала старик.
Я дернулся и машинально захлопнул дверцу шкафа. Некоторое время постоял рядом, придерживая дверцу рукой и вслушиваясь — точно и впрямь полагал, что старик прячется внутри, среди полок и вешалок… Потом мне стало неловко, и я снова открыл комод. В нос ударил привычный запах пыли, старых тряпок и рассохшейся древесины. Но к знакомому букету примешивался еще какой-то дополнительный аромат, непонятно даже, органического происхождения или нет: едва уловимо пахло то ли горелыми проводами, то ли мокрой пепельницей, то ли взопревшей псиной…
Старик в зеркале был бледен и раздражен, но в целом выглядел даже неплохо, как будто сбросил лет десять.
Мы молча смотрели друг на друга. Я просто не знал, как начать разговор, да и не особенно хотел разговаривать. Он явно чувствовал себя оскорбленным и, поджав губы, ждал, что я сделаю первый шаг.
— Ну вот и свиделись, — выдавил наконец я и попытался даже из вежливости улыбнуться. — Здравствуй.
— Здравствовать мне уже не придется, — огрызнулось зеркало.
— Извини.
Снова помолчали.
— Чем обязан? — без энтузиазма поинтересовался я.
Я знал, зачем он пришел, и знал, что этот разговор рано или поздно состоится, но все же абсолютно не был к нему готов.
— Ты предатель, — веско сказал старик.
— Я был с тобой до последней минуты, — возразил я.
— Ты предатель, который был со мной до последней минуты.
— …И настукивал тебе мелодии, — заканючил я. — Не помнишь? Про маленького Джонни… — я почувствовал себя лицемером и подхалимом, но остановиться уже не мог. — Про Джонни. Не помнишь?
— Не помню.
— Ну как же?! У ма-лень-кого Джонни, — я застучал пальцем по зеркалу в такт песне, — го-ря-чи…
— Не трогай! — взвился старик: поверхность зеркала чуть запотела. — Убери руки! Не трогай меня! Не прикасайся!
— Хорошо, хорошо, я убрал…
— Не прикасайся… — повторил он чуть слышно и затравленно огляделся. — Здесь все так… остро чувствуется.
— Извини. А как там… — я кивнул на зеркало. — Вообще?
— Плохо, — признался старик. — Никак не могу уйти до конца.
— А хочется?
— Хочется. Но это как… Как бессонница. Когда вроде бы вот-вот заснешь, но все не засыпаешь… И такая усталость! Такая усталость, сил нет!
Ознакомительная версия.
