При этих словах Эдмунд изменился в лице и затрепетал. Он прижал ладонь к груди и молча возвел глаза к небу: ему вспомнился вчерашний сон и поразил в самое сердце. Эдмунд пересказал его своим внимательным слушателям.
— Пути Провидения неисповедимы, — произнес Освальд. — Если это правда, в положенный час Оно сделает тайное явным.
Несколько минут они провели в молчании, пока их вдруг не пробудил от задумчивости ужасный шум в нижних комнатах. Казалось, там зазвенело оружие и что-то с грохотом упало на пол.
Они вздрогнули, и Эдмунд поднялся с горящим решимостью и отвагою взором.
— Меня зовут! — воскликнул он. — И я повинуюсь призыву!
Взяв светильник, он направился к двери, которую открывал прошлой ночью. Освальд поспешил за ним с четками в руке, а следом неверною походкою шел Джозеф. Дверь легко отворилась, и они в глубоком молчании спустились по ступеням.
Нижние комнаты располагались в точности так же, как и верхние, — две большие и одна поменьше. Они не увидели там ничего примечательного, за исключением двух картин, висевших лицом к стене. Джозеф, собравшись с духом, перевернул их.
— Это портреты моих покойных господина и госпожи, — сказал он. — Святой отец, взгляните на это лицо, оно вам никого не напоминает?
— Я бы сказал, — ответил Освальд, — что портрет писан с Эдмунда!
— Я тоже поражен сходством, — произнес Эдмунд. — Но идемте дальше, я ощущаю прилив необычайного мужества{47}. Откроем третью дверь.
Освальд поспешил остановить его.
— Смотри, как бы порыв ветра не погасил светильник, — заметил он. — Лучше я ее открою.
Его попытка не увенчалась успехом. Вслед за ним Джозеф попробовал свои силы — и тоже тщетно. Тогда Эдмунд передал лампу Джозефу, подошел к двери, вставил ключ, и в его руках он повернулся сразу же.
— Открыть эту дверь предначертано лишь мне, — сказал он, — это очевидно. Подайте светильник.
Освальд принялся читать «Отче наш», Эдмунд с Джозефом присоединились к нему, и, закончив молитву, все вошли в комнату. Первым, что предстало их взорам, были сваленные грудой рыцарские доспехи.
— Смотрите! — воскликнул Эдмунд. — Наверху мы слышали шум от их падения!
Они подняли и осмотрели каждую часть доспехов: нагрудник внутри был запятнан кровью.
— Взгляните! — произнес Эдмунд. — Что вы скажете об этом?
— Это доспехи моего господина, — ответил Джозеф. — Я хорошо их помню. В этой комнате пролилась кровь.
Шагнув вперед, он наступил на что-то ногой: это оказался перстень с гербом рода Ловел.
— Это перстень моего господина, — сказал Джозеф, — я видел его у него на руке. Отдаю его вам, сэр, как законному владельцу, ибо свято верю, что вы сын милорда.
— То ведомо лишь Небесам, — отозвался Эдмунд, — но, если Им будет угодно, и дня не пройдет, как я узнаю, кто был моим отцом.
Говоря это, он сделал шаг-другой и заметил, что половицы у дальней стены приподнялись. При более внимательном осмотре оказалось, что ни одна из досок пола не прибита, но поставленный сверху стол скрывал это обстоятельство от случайного взгляда.
— Чувствую, — сказал Освальд, — что нам вот-вот откроется нечто исключительно важное.
— Храни нас, Боже, — взмолился Эдмунд. — Я твердо уверен, что тот, кому принадлежали эти доспехи, погребен у нас под ногами.
В тот же миг откуда-то снизу донесся тяжкий глухой стон{48}. Воцарилась мрачная тишина, и на лицах всех троих отразился страх: стон повторился трижды. Освальд сделал остальным знак преклонить колени и начал вслух молиться, чтобы Небо указало им, как поступить; помолился он и о душе усопшего, дабы та обрела покой. Затем он поднялся. Эдмунд же сначала торжественно принес обет раскрыть эту тайну и отомстить за того, кто здесь похоронен, и лишь потом поднялся.
— Нам нет смысла продолжать сейчас поиски, — произнес он, — я прикажу вскрыть пол, когда получу на то законные полномочия, и верю — этот час уже недалек.
— Я уверен в этом, — подхватил Освальд. — Небеса избрали тебя своим орудием, дабы пролить свет на это темное дело. Располагай нами; только скажи, что мы должны сделать, мы готовы тебе во всем повиноваться.
— Я прошу вас лишь хранить молчание дотоле, пока не призову вас в свидетели, — сказал Эдмунд. — И тогда вы должны будете рассказать всё, что знаете, и всё, о чем догадываетесь.
— Эх, — вздохнул Джозеф, — дожить бы до того дня, а большего мне и не надо!
— Идемте же, — произнес Эдмунд. — Вернемся наверх и решим, как мне поступить дальше.
С этими словами он покинул комнату, остальные последовали за ним. Эдмунд запер дверь и вынул ключ из замка.
— Дабы никто не попытался проникнуть в тайну этой комнаты, — сказал он, — я спрячу его до тех пор, пока не смогу использовать для благой цели. Я буду всегда хранить его при себе, пусть напоминает мне о том, что я должен исполнить.
И они поднялись в спальню, где всё было спокойно, и ни один звук более не потревожил их.
— Возможно ли, — размышлял вслух Эдмунд, — что я сын лорда Ловела? Хотя положение вещей, кажется, подтверждает эту догадку, смею ли я в нее верить?
— Я весьма озадачен, — сказал Освальд. — Невероятно, чтобы такой добродетельный человек, как лорд Ловел, мог соблазнить жену крестьянина, своего вассала, да еще вскоре после свадьбы с тою, кого он страстно любил.
— Да что вы! — воскликнул Джозеф. — Мой господин был неспособен на такой поступок. Если мастер Эдмунд — сын милорда, то он несомненно сын госпожи.
— Как же всё это могло случиться? — спросил Эдмунд.
— Я не знаю, — промолвил Джозеф. — Но есть кое-кто, кто может об этом поведать, если захочет. Я говорю про Марджери Туайфорд, которая называет себя вашей матерью.
— Вот и я подумал о том же, — согласился Эдмунд. — Я как раз решил навестить ее и расспросить обо всем. Надеюсь милорд позволит мне ненадолго отлучиться сегодня же.
— Превосходно, — сказал Освальд, — но будь благоразумен и осторожен в разговоре с нею.
— Не согласитесь ли вы сопровождать меня? — спросил Эдмунд. — Вам она не откажет в ответе, к тому же вы не столь заинтересованы в исходе дела и будете более осмотрительны в расспросах.
— Я охотно это сделаю, — согласился Освальд, — и сам обращусь к милорду за разрешением отлучиться для нас обоих.
— Хорошо придумано, — одобрил Джозеф. — Мне не терпится увидеть, что из этого выйдет; так и чувствую, ноги сами понесут меня встречать вас.
— Я испытываю не меньшее нетерпение, чем ты, — произнес Освальд, — но мы должны быть немы, как могила, ни словом, ни взглядом не выдавая, что знаем тайну.
