Рука Альбины легла на мою.
– Настенька, милая, у тебя ещё всё будет… Ты так цепляешься за меня, как будто я – твой последний шанс.
– Может, и правда – последний, – прошептала я.
– Не говори глупостей, малыш. У тебя всё будет хорошо.
По щекам струились горячие солёные ручьи. Рюрик курил, прислонившись к капоту. Из магазина шла старушка в мешкообразной куртке, со старым лицом и старыми мыслями, посмотрела на него и поковыляла дальше. Ей не было дела до нашей драмы: ей бы донести, не разбив, яйца в кошёлке.
– Ничего не будет хорошо, Аля… Если я тебе не нужна, то так и скажи… И не морочь мне голову!
Она сжала мою руку.
– Настенька… Ты – мой свет, моё солнце. Моё счастье. Ты – чудо, которое подарил мне Господь. Наверно, последнее чудо. Спасибо тебе, что ты есть такая на свете. Спасибо тебе за всё.
У меня помертвело сердце. Еле шевеля похолодевшими губами, я пролепетала:
– Аля… Ты что, прощаешься? Ты хочешь сказать…
Альбина протянула ко мне руки.
– Иди сюда, малыш… Успокойся, поцелуй меня.
Её тёплые губы нежно прильнули к моим, но поцелуя не получилось: мои губы были как мёртвые. Она поцеловала меня в глаза и в лоб.
– Иди… Иди домой, милая. Только не плачь, а то папа может Бог знает что подумать.
На деревянных ногах я вышла из машины. Внутри я была живым трупом, но со стороны, наверно, всё выглядело вполне нормально. Каким-то чудом я не упала на ступеньках крыльца и вошла в подъезд. Услышав за спиной звук отъезжающей машины, я осела на грязную площадку, ухватившись за перила. Я чувствовала себя так, как, наверно, чувствовал себя Атлант, на терпеливые плечи которого давила вся тяжесть небесного свода.
Не знаю, как я дошла до квартиры. Двигаясь, как марионетка с обрезанными нитками, я убирала со стола и мыла посуду, а отец что-то говорил, но я ничего не понимала.
14 октября
Итак, записка написана, холодильник полон как никогда, и я, решив, что отец не будет на меня в обиде за не приготовленный ужин, говорю:
– Я готова, Аля, пойдём.
Я помогаю ей обуться, и она снова становится на голову выше меня. Потом я подаю ей плащ и шляпу. Прошу:
– Давай без парика.
– Ладно, только для тебя, – улыбается она и надевает шляпу.
Её парик я кладу в свой пакет, закрываю квартиру, и мы спускаемся по лестнице. Я поддерживаю Альбину за талию, но она спускается уверенно, почти как зрячая, а вот мои ноги меня подводят. Слегка пошатнувшись, я успеваю опереться ладонью о стену, и Альбина сразу же приостанавливается, заботливо обняв меня за плечи.
– Тихонько, малыш… Что, головка кружится?
– Вроде бы нет, – отвечаю я.
Она качает головой.
– Угораздило же тебя наглотаться этих таблеток… Давай пойдём помедленнее, и держись за меня.
– Да ничего, всё уже нормально, Аля, – уверяю я.
Мы спускаемся с крыльца, подходим к дверце джипа, предупредительно открытой Рюриком.
– Садись, заинька, – говорит Альбина.
Я забираюсь на сиденье, продвигаюсь к противоположной дверце, Альбина садится следом за мной. Рюрик, прежде чем захлопнуть дверцу, окидывает её внимательным взглядом.
– А парик, Альбина Несторовна? Оставили?
– Нет, я его просто не надела, – отвечает Альбина. – Кажется, он у Насти.
Я киваю. Рюрик замечает ещё одну забытую вещь:
– А перчатки?
Она щупает карманы.
– И правда. Вот я растеряха! Настенька, они не у тебя?
Мне становится не по себе: это я должна была проследить за тем, чтобы она ничего не забыла.
– Нет, они остались там, – признаюсь я. – Сейчас, я сбегаю за ними.
Рука Альбины ложится на мой рукав.
– Ни в коем случае, милая. Бог с ними, в другой раз заберу.
– В другой раз – забудете, – предупреждает Рюрик. – Лучше сейчас забрать.
– Пустяки, Рюрик. Настенька, не беспокойся. Это не последняя моя пара, у меня их куча. Всё, Рюрик, домой. Настя едет с нами.
– Да, Альбина Несторовна.
Дворники, скользя по лобовому стеклу, размазывают ручейки дождевой воды. Снаружи ничего интересного, только мокрые улицы, машины, автобусы и маршрутки, а внутри, рядом со мной – колени Альбины. Я знаю, что если я их потрогаю, она не будет возражать, но я могу только опустить голову ей на плечо и взять за руку: усталость придавила меня, как бетонная плита. Могучий джип мягко катится по улице, и у меня такое ощущение, будто мы едем в огромном танке, достающем своей башней до неба, давя на своём пути людей и автобусы, как муравьёв.
– Зайчонок, как ты себя чувствуешь? – тепло щекочет мой висок голос Альбины.
Посылая нервные импульсы за миллионы километров, я шевелю губами:
– Нормально… Только спать хочется. Я люблю тебя, Аля…
Да, я люблю её, и мне неважно, что Рюрик это слышит. Пусть. А тёплый, чуть грустный голос отвечает мне с сияющих облаков рая:
– И я тебя, зайчишка.
Мы уже плывём на светлом облаке над тёмными тучами, грозно клубящимися внизу. В них скопился электрический гнев, он грохочет и перекатывается, угрожая нам ветвистыми белыми вспышками, но ему нас не достать: мы поднимаемся на нашем облаке к сияющему солнцу.
После того обеда мы не разговаривали неделю. Эти дни прошли, как в тумане, я жила по инерции. Отец три дня выпивал, на четвёртый наконец пошёл на работу, а я даже не заметила его запоя, хотя всегда болезненно реагировала на это. Может быть, он уже тогда что-то заподозрил. Позвонила Ника, пригласила погулять в парке. Я машинально согласилась, хотя больше всего мне хотелось лечь и умереть.
В парке, несмотря на невесёлую погоду, гуляли люди. Небо пряталось за непроглядными тучами, из которых в любой момент мог пролиться дождь и испортить нам удовольствие. Впрочем, о каком удовольствии можно было говорить? Мы бродили по парку, я рассеянно слушала Нику, пыталась что-то отвечать, но получалось невпопад.
– Что это с тобой сегодня? – спросила она наконец. – Ты как будто на другой планете.
– Так и есть, – усмехнулась я. – Извини, стресс… Отец опять пил. Не знаю, почему я так сильно реагирую на это. Принимаю близко к сердцу… Давай просто погуляем, подышим воздухом, помолчим. Из меня сегодня и правда неважный собеседник.
Некоторое время мы шли молча, но Ника не выдержала.
– Нет, так – скучно… Давай лучше о чём-нибудь поговорим, чтобы просто отвлечься. А то, если всё время думать, можно вообще свихнуться.
– Это верно, – вздохнула я. – Только я сейчас как бетонной плитой придавленная… И на языке как будто чугунная гиря. Может, выпьем пива?
