Собаки привели меня прямо туда и побежали как ни в чем не бывало по зеленым от мха и плесени, выщербленным ступеням вниз, в темный, зияющий провал. Прислонившись спиной к деревянному флюорографическому вагончику, стоящему там без дела, я прислушалась. Мне показалось, что под землей кто-то был. И я решила подождать.
Примерно через полчаса из подвала вышла Бабка.
Во время обеда я ехидно спросила ее:
— И что же вы делали сегодня утром в подвале, Анфиса Степановна?
От неожиданности Бабка чуть не поперхнулась супом.
— В каком… подвале? — настороженно, но с угрозой в голосе, спросила она.
— Сами знаете, в каком… — с вызовом ответила я.
Злобно глядя на меня из-под вороха платков, Бабка молчала.
— Заседание богомольного клуба? — продолжала злорадствовать я.
Неизвестно, к чему привел бы этот разговор, если бы в палату не привели новую пациентку — вернее, принесли… Девушка примерно моего возраста, с пышными, светлыми волосами. Ее принесли на носилках и положили на кровать по соседству со мной. Ее глаза были закрыты, бледное лицо покрыто испариной. Судя по всему, ей было очень плохо.
Нам сказали, что у нее диссимулированный туберкулез, что воспалением охвачены оба легких, бронхи, горло и что процесс вот-вот перейдет в менингит. Такое плачевное состояние новоприбывшей вызывало у остальных обитателей палаты (кроме меня, разумеется, потому что я была уже здоровой) тайный вздох облегчения, поскольку у них дела были намного лучше.
Эта девушка не могла ни есть, ни пить, ни разговаривать. Она просто лежала под капельницей и умирала.
Как могло это юное существо дойти до такого состояния?
Сев на стоящий возле ее постели стул, я осторожно взяла ее за руку. Мне хотелось узнать о ней побольше.
Кисть руки у нее была маленькой, жилистой, крепкой. Густые светлые волосы волной лежали на подушке, приоткрывшиеся на мгновенье глаза были ярко-голубыми. Ее можно было назвать красивой. И вот теперь она умирала!
Я взяла ее ладонь обеими руками, и кое-что мне удалось узнать. В конце мая в городе должен был проходить всероссийский конкурс дирижеров, и она хотела участвовать в нем! Это обстоятельство меня очень заинтересовало, это было так необычно! И мне захотелось узнать о ней все. И то, что я узнала, еще больше расположило меня к незнакомке: она собиралась исполнить на «бис» свое собственное сочинение! Просто невероятно! И вот теперь она умирала… Эта история показалась мне настолько забавной, что я решила немедленно прийти ей на помощь. Надо сказать, я была не в лучшей форме, ведь мне пришлось истратить на себя столько сил, но все-таки я решила попробовать.
Продолжая держать ее за руки, я мысленно сосредоточилась на ее внутреннем пейзаже: он был ужасен! И я мысленно произнесла: «Ты, тощее огородное пугало! Вставай и занимайся делом! Дирижеров-баб не так уж много, не теряй времени даром! Ну, живо!»
На лице ее появилась болезненная гримаса. На мгновенье она снова приоткрыла глаза и испуганно взглянула на меня, после чего снова впала в забытье. Я повторяла свой одухотворенный призыв снова и снова и наконец, почувствовав усталость, легла и тут же заснула. Был уже вечер.
* * *
Рано утром я проснулась от того, что кто-то пел почти над самым моим ухом. Повернув голову, я уставилась на свою новую соседку. Сидя на постели в ночной рубашке, с распущенными по плечам волосами, она смотрела в лежащую у нее на коленях партитуру и дирижировала. Лицо ее было очень бледным, под глазами чернели болезненные тени, но она пела! В противоположном углу похрапывала Бабка.
Приподнявшись на локте, я непринужденно спросила:
— У тебя есть что-нибудь пожрать?
Взгляд ее синих глаз растерянно остановился на мне, и она сбивчиво произнесла:
— В самом деле… мне тоже очень хочется есть…
Открыв тумбочку, она вынула пакет. Там оказалась свежая ночная рубашка и плитка шоколада… Шоколад мы немедленно съели, но этого оказалось слишком мало. И тут я вспомнила, что мать оставила для меня в холодильнике копченое сало — а с хлебом проблем не было. И через несколько минут мы обе жадно рвали зубами сырую, просоленную свинину. За этим занятием нас застала медсестра, начавшая уже с половины шестого делать уколы и ставить капельницы. Остановившись в дверях, она чуть не выронила коробку со шприцами и пузырьками. Она не верила своим глазам. Она была просто в ужасе.
— Ты… ешь — со страхом и изумлением произнесла она. — Ты… встаешь?
Оставив возле двери капельницу, она побежала за врачом, который, вопреки своему обыкновению, явился немедленно. Потрогав лоб вчерашней умирающей и тщательно прослушав ее, он растерянно произнес:
— Ничего не понимаю…
А моя соседка продолжала уплетать сало с черным хлебом. Конечно, это была для нее теперь не самая лучшая пища, поскольку она почти ничего не ела уже вторую неделю…
* * *
Ее звали Лена. Услышав это имя, я поморщилась. Уж лучше бы ее звали, скажем, Инна или Инга, на худой конец Жанна… Но только не Лена!
— Лучше я буду называть тебя Анель, с точностью до наоборот, — предложила я. — Ты не против?
— Зови меня как хочешь, — со слабой улыбкой на мертвенно-бледных губах ответила она. — Это не имеет значения.
Я снова взяла ее за руку. Потом, пододвинув поближе стул, положила ладонь на ее грудь. Бабка подозрительно косилась на нас из своего угла.
— Что ты чувствуешь? — негромко спросила я.
— Тепло… — с удивлением произнесла она. — Глубокое-глубокое тепло…
Я удовлетворенно кивнула.
Через два дня она пошла на репетицию.
* * *
Мои силы быстро истощались. Почти весь день я вынуждена была лежать в постели и поэтому не торопилась выписываться. Зато Лена-Анель явно выздоравливала. И она совершенно не задумывалась над тем, почему это происходит!
Я знала, что мы никогда не станем подругами, мы совершенно не подходили друг другу, я знала, что мы расстанемся, выписавшись из больницы, потеряем друг друга в большом, равнодушном к нам обеим городе. Но меня забавляло происходящее, в особенности реакция врачей.
Иногда Лена-Анель ходила ночевать домой и возвращалась утром, до обхода, и в палате все к этому привыкли. Но однажды утром она не вернулась.
В этом не было ничего особенного, некоторые больные отсутствовали по нескольку дней, но мне это показалось подозрительным. После завтрака я пошла ее искать.
Искать? Откуда у меня была эта уверенность в том, что она где-то здесь, поблизости, и что ей сейчас очень плохо? Выйдя на пустырь, на котором обычно грелись на солнце собаки, я прислушалась к самой себе и решительно направилась к полуразрушенному подвалу.
