Джейкоб посмотрел на чучело обезьяны, подвешенное к потолку.
– Я вас понимаю.
Пернат усмехнулся и встал налить себе еще виски.
– Усадьба приносит доход? – спросил Джейкоб.
– Ни цента.
– Тогда почему не продать? Похоже, она гибнет.
– В том-то и цель. Пусть сгниет. Как представлю, что она разваливается, приятно аж до щекотки. – Пернат закупорил графин и проковылял к креслу, по пути прихватив резиновую голову, которую устроил на коленях, словно ши-тцу. – Мыслилось этакое убежище, где папаша окунется в творчество. К карандашу он там не притрагивался, однако немало натворил и вдосталь наокунался. Все его секретарши и ассистентки полюбовались домом – вернее, потолком, пока папаша на них прыгал. Удивительно, что ни одну не заездил до смерти. Свинья, в полном смысле слова. Угробил мать.
– Ну так снесли бы дом.
– Вот уж нет. Это архитектурное достояние… – Пернат залпом прикончил вторую порцию. – Своего рода памятник. Адюльтеру.
– С тех пор как унаследовали дом, вы там не бывали?
– А зачем?
– Кто еще имеет доступ?
– Да кто угодно. Я его не запер. Пусть входит кто хочет, мне нет дела. Чем больше проклятий там скопится, тем лучше.
Джейкоб нахмурился. Он надеялся на другой ответ.
– Что вы расследуете, детектив? Наверное, что-нибудь скверное.
– Убийство.
Пернат хрюкнул.
– Куда уж сквернее. Прискорбно. Кто убийца?
– Знал бы, не разговаривал бы с вами.
– Кого убили?
– Тоже не знаю.
– А что вы знаете, детектив?
– Немного.
– Ай молодец! – Пернат поднял стакан. – За неведение.
Интересно, почему нет семейных фотографий.
– В городе у вас есть родственники? – спросил Джейкоб.
– Бывшая жена снова вышла замуж, но я бы не спешил назвать ее родственницей. Живет в Лагуна-Бич. Сын в Санта-Монике. Дочь в Париже.
– Часто с ними видитесь?
– Как можно реже.
– Значит, вы один.
– Да. – Пернат погладил бутафорскую голову. – Я и Герман.
Дети Перната унаследовали дедову любовь к простоте. В парижском Марэ Грета держала галерею, где торговали минималистскими произведениями, созданными из эпатажных материалов вроде пожеванной жвачки и ослиной мочи. Архитектурные творения Ричарда представляли собой каркасы из стекла и стали. Перелистывая его портфолио, Джейкоб думал о маятнике поколений: с каждым взмахом вкус детей уничтожает вкусы отцов.
Однако отпрыски Перната были по-своему успешны: деловые люди, ведущие деловую жизнь.
Тупик.
Поиск схожих преступлений выдал короткий список обезглавливаний, но совпадений – запечатанной раны, выжженного знака ни иврите (даже не исчезающего) – не нашлось. Обычно злодеем оказывался псих, которого быстро ловили. Один во дворе насадил голову своей престарелой тетушки на кол и отплясывал вокруг него, распевая «Мы чемпионы».
Самым, так сказать, здравым оказался один пакистанец из Куинса: он задушил и обезглавил дочь-подростка, которая отправляла однокласснику пикантные эмэмэски.
Религиозный пыл выявлял в людях все лучшее.
Справедливость.
Джейкоб поискал сведения о еврейских террористических группах в Соединенных Штатах.
Расширил поиск до любой еврейской улики на месте убийства.
Затем – до любых выжженных знаков.
Добавил к запросу слово «справедливость».
По нулям.
Джейкоб откинулся в кресле. В животе урчало. Без четверти десять вечера. Нетронутый завтрак – вафля в застывшем сиропе и заветревшемся масле – отправился в мусорное ведро. В холодильнике было пусто, но для проформы Джейкоб в него заглянул и потопал в магазин за парой хот-догов.
Вряд ли злодей рискнет вновь появиться в доме, тем паче что знак уже стерт. Однако особых планов на вечер не имелось, и, пожалуй, стоило убить несколько часов. Забравшись на холмы, Джейкоб поставил «хонду» на обочине в пятидесяти ярдах за домом Клэр Мейсон. Откупорил пиво, откинул спинку сиденья и стал поджидать удачу.
Около трех он встрепенулся, приложившись локтем о руль. Ломило спину, во рту пересохло. Пузырь разрывался, член стоял оглоблей.
Под хихиканье сверчков Джейкоб выбрался из машины и отошел в сторонку отлить. Ему опять снилась голая Мая в саду, такая близкая и недосягаемая. Дожидаясь, когда образ ее изгладится и член обмякнет, он раздумывал, что означает пропасть между ними. Наверное, упущенный шанс. Однако в томительной незавершенности была своя сладость. Вспомнилась непринужденность Маи – она ничего не скрывала, отчего эротика становилась невинной.
Это бы ему пригодилось. За семь лет службы в мозгу возникла четкая связь между сексом и насилием. Плохо, конечно, но никуда не денешься. И если такая женщина желает его спасти, он совсем не против.
Однако он прекрасно знал, какого сорта девицы ошиваются в «187».
Вы симпатичный, Джейкоб Лев.
Интересно, она там еще появится?
Был только один способ выяснить.
Баром «187» владела пара отставных полицейских, знавших, что нужно копам: крепкая выпивка, громкая музыка и кухня, открытая до половины пятого утра, чтобы накормить ребят, в два сорок пять закончивших ночную смену В угоду жестокой правде жизни хозяева арендовали секционный склад, втиснутый между пескоструйной фирмой и магазином автозапчастей на Блэкуэлдер-стрит в индустриальной зоне к югу от 10-го шоссе.
Никакой вывески, приваренная монтировка вместо дверной ручки. Джейкоб распахнул дверь, и его накрыло звуковой волной – гремучей, как сетка-рабица, острой, как колючая проволока.
Ближайшие жилые дома отстояли на два квартала, что, впрочем, не гарантировало от попадания в зону звукового поражения.
Флаг в руки тому, кто надумал бы пожаловаться на шум.
Зал кишел стражами правопорядка и теми, кто их любил и вожделел. Женщины-копы редко сюда заглядывали, и потому бар облюбовали гражданские дамочки с недавно истекшим сроком годности.
Джейкоб задержался на пороге, выглядывая Маю.
Она не затеряется в толпе.
Буфера. Телеса, выпирающие из юбок с заниженной талией, хозяйки которых целятся в угловую лузу, что-то шепчут кавалеру на ушко, покусывают ему мочку.
Маи не видно.
Невероятно, что она здесь была. Наверное, чувствовала себя жемчужиной в навозе. Еще невероятнее, что она его «убалтывала».
И отвезла домой? Совершенно немыслимо.
Снова тупик. Надо сваливать.
Но в динамиках гремела «Саблайм»[11], а Джейкоб разгулялся, уже не уснуть.
Сквозь три ряда амурничавших пьяниц Джейкоб протиснулся к стойке. За час до закрытия воцарилось отчаяние, парочки лихорадочно складывались и распадались, точно в безумном человеческом «Тетрисе».
