— Как жаль, что вы не смогли выступить сегодня! — робкий голос красивого молодого человека всколыхнул напряженную палатную тишину. Смущенно пряча бурю кипевших в душе чувств под ссутуленными плечами, темноглазый брюнет глядел на Веронику с предпотолочной высоты. Букет цветов, зажатый в его изящных руках, напоминал тонкое деревце, за которое он держался из последних сил, страшась потерять всяческое душевное равновесие. — На сцене вас очень не хватало… — мелодичный низкий голос был заглушен слабым судорожным вздохом с кровати.
— А-а-ах… — тонкая бледная кисть едва завершенным жестом легла на мраморно белый лоб, подчеркнув драматическую глубину взгляда запавших огромных глаз… — Не хватало? — чуть слышимый голос с кровати доносил до слушателей, несмотря на свою слабость, удивительную различимость каждого слова. — Вы же сами не хотели моего участия в том концерте… Вот и сбылось пожелание…
Полупрозрачная ладонь бессильно скользнула по лицу вниз и упала на простынь. Тяжелая пауза, обычная перед зачтением приговора, мрачной тенью повисла в комнатной духоте.
— Я… Мы… Мы это… — темноглазый парень нервно затоптался на месте, явно разрываясь между желанием припустить с него галопом и остаться недвижимым. — Нет, мы… То есть я… Вот, это вам! — измучившись, он решился разрубить гордиев узел скрутивших его душу побуждений. Широко шагнув к кровати, он протянул вперед охапку разноцветных лилий.
— Это что, ты мне купил? — с притворной ласковостью, очевидной для любого человека, кроме того, кто влюблен в ее источник, вопросила с подушки бледная немощь, на глазах наполнившаяся жизнью и принявшая вполне симпатичные человеческие очертания.
— Нет, это мне на выступление подарили… А я вам принес… — некстати брякнул нежданную правду томный красавец и тут же скрылся за густейшим слоем краски, бросившейся ему в лицо. С каждой новой секундой яснее и лучше осознавая свою ошибку, он пополнял палитру визажного половодья удивительным разнообразием оттенков красного цвета… Красочные лилии, виновато положенные им на край кровати, бессовестно контрастировали с тем, кому были предназначены — безликой бесцветной тенью, с тихим стоном замершей рядом с их упругими лепестками…
— Я не могу больше разговаривать… — слабым голосом произнесла тень. — Оставьте меня в покое… умоляю…
Толпа молодых мужчин и женщин, обнаружившаяся за спиной робкого брюнета, невидимая в глубине своего молчания, зашелестела, задвигалась и поспешно покинула палату. Высокий темноглазый парень, освободившийся от букета как материального проявления терзающего его чувства, но все еще плененный неполнотой его высказанности, на несколько мгновений задержался у дверей, лаская долгим печальным взглядом безжизненный силуэт на кровати. Не уловив в нем ответных признаков столь дорогой ему жизни, со сдержанным вздохом он отступил в ожидающую его человеческую многоликость.
— Дурак ты, Расул! — напоровшись на жесткую грубость встретивших его слов, волоокий брюнет испуганно прижал руки к груди, защищаясь от надвигающейся на него безапелляционной реальности. Мужиковатого вида парень с ежиком светлых волос на круглой голове мощным плечом подпирал коридорную стену. Тихо гомонящие люди, разбредшиеся по тоннельному межкомнатному пространству, казались ненастоящими на ярком фоне его деревенского здоровья. — Кто ж так к бабе подкатывает… — нагловато ухмыльнувшись, парень взъерошил огромной пятерней и без того вздыбленные волосы.
— Какая она баба! — вспыхнув, с негодованием выпалил брюнетистый Руслан, и темные пятна едва сдерживаемой обиды стали медленно расползаться по багровости его лица. — Она — королева… — воспоминание о любимой девушке приглушило бушующие в душе эмоции, растворив их в бездне восторженной нежности, раскрывшейся в его сердце.
— Королева тоже баба, — раздосадованный вернувшимся к собеседнику благодушным настроением и нормальным цветом лица, огрызнулся светловолосый парень. — Эх, всему тебя учить надо. Ладно, — отлепившись от стены, он снисходительно хлопнул Руслана по плечу, отчего тот взмахнул руками как крыльями, и слегка присел. — Подсоблю тебе, так и быть. Растяпа.
— Мужлан… — сдавленный шепот разобиженного утонченного брюнета потонул в громовом гоготе размашисто зашагавшего по коридору брутального блондина.
Полумрак, царивший в комнате, казался каким-то бесконечным и вначале настораживающе, а затем и завораживающе живым. Никогда нельзя было понять, находясь в ней, вырастают ли из сего загадочного сумрака предметы интерьера или же в нем пропадают. Маревная неопределенность вроде как стабильного пространства пугала посетителей, впервые входивших в приемную Шалкара, но, странное дело, вскоре совсем или почти не замечалась теми из них, которые превращались в сотрудников его команды… Правда, у многих она неизбежно вызывала чувство неуютности и потерянности, особенно при долгом нахождении в офисе этого известного музыкального продюсера. Может быть, поэтому они предпочитали прятать досаждающий им душевный дискомфорт под обостренным переживанием вроде бы положительных эмоций и чувств… Впрочем, все эмоции и чувства, переживаемые людьми в шалкаровском владении, сначала отличались особенной остротой, а потом постепенно сходили на нет и вовсе пропадали…
Громоздкие в своей величественности, дорогие диваны и кресла из черной блестящей кожи с торжественной холодностью стояли вдоль обитых багровым матовым шелком стен. Вычурно выгнутые спинки и подлокотники мебели столь явственно напоминали изгибы надменных губ и высокомерную ироничность приподнятых бровей человеческих лиц, что всякий, сюда входящий, непроизвольно кланялся в безмолвный полумрак и чувствовал себя при этом необычайно в чем-то виноватым. Вальяжно разлегшийся посередине огромной комнаты не менее внушительный шелковый ковер, без сомнений, являлся тут полноправным хозяином. Действительно, не именно ли то, что выстилает наш путь, представляется им самим, а значит, и нашей судьбой? Ковер ли это или груда острых камней, а может быть, мельчайший белоснежный песок, скрывающий под собой коварную мягкость смертельной зыбучести, — каждый путь отражает свою суть в данной ей форме проявления…
Развешенные по стенам сюрреалистические картины отрешенно взирали на окружающих из загадочности своих разноликих миров… С ними, неожиданно для данного сумрачного спокойствия, непримиримо спорили прямолинейно и тяжело роскошные, расстилающиеся плотными складками по ковру портьеры из красного бархата, непонятно что именно скрывающие: то ли внешний мир от обитателей комнаты, то ли их самих от мира за окном…
