Он ожидал, что будет с ней спорить, пытаться что-то доказывать, но ее ответ оказался столь кратким и ясным, так честно отражал весь ужас их положения, был столь прост по сравнению с напыщенностью, которой перед тем была встречена большая часть его вопросов, что полностью убедил его, и не было смысла спрашивать ее о чем-либо еще. От ее слов ему стало грустно, а где грусть, там правда – так он считал. Как истинный француз, он не верил в счастье или, вернее, не верил, что в нем есть настоящая глубина.
– Что это? – Она показала в сторону дыры в стене, на прыткое черное нечто, время от времени вырисовывавшееся на мраморной равнине.
– Понятия не имею.
– Пойдем посмотрим.
Она соскочила с мраморной глыбы и, обходя озеро, направилась к проему. Он нехотя последовал за ней. Он понял, что хотел поцеловать ее, теперь эта возможность отдалилась.
Оказалось, что механизмы лежат снаружи без всякого дела: отдельные зубчатые колеса, каркасы, разные мелкие детали, рычаги, по большей части разбросанные, словно игрушки, оставленные ребенком-великаном, но некоторые элементы соединялись друг с другом болтами, головки которых были размером с большие плоские блюда, – получалось что-то вроде простых механических скульптур. Вверху огромное наклонное зеркало отбрасывало вниз серебристый свет, шедший от невидимого источника. Как лунный, подумал Бехайм. Может быть, там целая система зеркал, которые отражают свет, проникающий сквозь бойницы в стенах замка? За механизмами, на сотни метров к стене с дюжиной арочных дверных проемов, наклонно поднималась вверх белая мраморная гладь, а по ней, цокая копытами, опуская голову, наскакивая на воображаемого товарища по игре, затем пускаясь легким галопом, время от времени останавливаясь и тараща глаза на Александру и Бехайма, носился черный жеребец, лет двух – уже вполне взрослый, но все еще игривый.
– Какой красавец! – сказала Александра вслед коню, который, вращая глазами и косясь на них, рысью ускакал прочь.
Шкура его лоснилась, будто намасленная. В отблесках слабого света было видно, как играют его мускулы. Это мчалось совершенство силы и сексуальной мощи, живая машина из крови и костей под шелковистыми покровами. Когда он встал вдалеке как вкопанный, на фоне поднимавшейся вверх равнины, можно было принять его за символическое изображение на белом мраморе.
– Откуда он здесь? – удивилась Александра.
Бехайм ответил:
– Может быть, это и не конь вовсе.
– А кто же?
– Ну, например, старина Костолец. Или какой-нибудь его недруг, на которого он наслал проклятье. Тут ведь можно ожидать чего угодно.
Но жеребец вел себя совсем как настоящий: не давал им подойти поближе и коснуться себя, чуял, что они чужие, при всякой их попытке приблизиться шарахался в диком страхе, тихо ржал и отбегал. Может быть, как и смерть парня от рук Костолеца, это своего рода урок, устроенный им здесь, чтобы напомнить о неестественности их жизни, об их хищнической природе и тем самым разрушить любые иллюзии их человечности, которые они еще могли бы питать? По крайней мере, на Александру это, кажется, подействовало именно так. Она замкнулась, притихла, а когда Бехайм попробовал ее поцеловать, положил руки ей на талию, приблизил губы к ее губам, она было отозвалась, но тут же выскользнула из его объятий и сказала, что больше не знает, что ей нужно.
В других помещениях верхних этажей, как и в пещере с мраморной равниной, тоже оказались свои постоянные обитатели, как будто их присутствие там было задумано архитектором или словно их там нарочно выставили. В одной зале они наткнулись на жалкого старикашку, прикованного цепями к стене; вокруг него валялись куски мяса с хрящами и кучки фекалий. Стоило им подойти к нему ближе чем на три метра, старик затягивал развеселую бессмысленную песенку, но как только они отходили дальше трехметровой черты, он резко замолкал, словно на этой границе срабатывало какое-то сигнальное устройство. В соседней комнате, пристально глядя на них и часто дыша, их встретил черный английский дог, на шее у которого висел медальон из червонного золота. Пройдя в следующую палату, они увидели льва, спящего под розовым кустом с лепестками из зеленого стекла и цветами, вырезанными из сердолика. В помещении с длинным прямоугольным бассейном, наполненным прозрачной водой, и со стенной росписью, изображающей бледно-лиловые небеса, далекие пики заснеженных гор и изящные здания с дорическими колоннами и перистилями, три красавицы так увлеклись лесбийскими утехами, что Бехайму даже криками не удалось привлечь их внимание. В маленькой часовне, потолок которой был украшен фресками в стиле Микеланджело, а может быть, и его кисти, привязанный к кресту бородач монотонно бубнил что-то на языке, в котором Александра узнала древнееврейский. Время от времени бедняга разражался хохотом. В бывшем птичнике, заваленном порванными сетками, ржавыми клетками и запачканном птичьим клеем, несметные полчища жуков-могильщиков лакомились трупом огромного животного, назвать вид которого было невозможно. В комнате, стены и потолок которой были обтянуты черным шелком, на черной кровати под балдахином лежала голая безобразно толстая женщина и развлекалась игрой, фишками в которой служили мелкие кости с изощренной серебряной инкрустацией. Ее противником был смуглый тощий мужчина ростом не выше полуметра – он сидел на краю кровати и почти все время в ужасе таращился на свору тявкающих белых собачонок, стоявших на задних лапах, а передними цеплявшихся за покрывало, пытаясь добраться до него.
По словам Александры, таких комнат были десятки, а то и сотни. Бехайму хотелось осмотреть их все, найти то, что прольет свет на пока незнакомые грани характера Патриарха и таким образом поможет ему лучше понять Семью. Но времени было в обрез, и они прошли мимо этих помещений туда, где, по мнению Александры, должен был находиться Миколас де Чег, младший брат Буки де Чега, патриарха этой ветви. Валеа и де Чеги враждовали друг с другом, и ей не очень хотелось встречаться с Миколасом – не потому, что она боялась его (говорила, что не боится), а потому, что не хотела обострять междоусобицу.
– Не поддавайтесь на провокации – он попытается разозлить вас, – предупредила она. – Иначе вам не удастся ничего узнать.
Слышав о репутации де Чегов, Бехайм и сам не очень-то горел желанием побеседовать с Миколасом, но если он пройдет это испытание, худшее будет позади. И он отправился на эту встречу если не с уверенностью, то, во всяком случае, с надеждой.
С серой поверхности одной из стен длинного и узкого помещения, в котором они нашли Миколаса, между высоких окон-щелей свисали полосы отставших обоев. За стеклом каждого из окон были установлены мощные фонари, лившие на грубый деревянный пол потоки мертвенно-белого фальшивого солнечного света. Как бывает в домах зимой, такое освещение лишь подчеркивало общую картину упадка, усиливало ощущение заброшенности этого нежилого пространства. Под одним из окон, в дальнем от двери углу, сидели трое детей – два мальчика и девочка, одетые в лохмотья, все с грязными белокурыми волосами, безразличные и бледные. Всем троим было лет по одиннадцать-двенадцать, у всех пустые глаза. Рядом с ними одиноко стоял стул с прямой спинкой, на него кучей была брошена одежда и полотенце.
