— Тогда что же все-таки происходит? — прошептал Альберт.
Дженкинс протяжно вздохнул.
— Боюсь, я не тот человек, которого следует спрашивать об этом. Плохо, что с нами на борту нет Ларри Нивена или Джона Варли.
— А кто они?
— Писатели в жанре научной фантастики, — ответил Дженкинс.
— А ты фантастикой не увлекаешься? — неожиданно спросил Ник. Брайан обернулся и посмотрел на него. Ник тихо сидел в кресле штурмана с тех пор, как Брайан два часа тому назад занял место главного пилота. Он молча наблюдал все попытки Брайана хоть с кем-нибудь связаться, будь то на земле или в воздухе.
— Да нет, когда мальчишкой был, с ума сходил по фантастике, — ответил Брайан. — А ты?
Ник улыбнулся.
— Лет до восемнадцати я считал, что Святая Троица состоит из Роберта Хайнлайна, Джона Кристофера и Джона Уиндема. Сейчас вот сидел и вспоминал все эти старые истории. Думал о таких экзотических вещах, как искривление времени и искривление пространства, о нашествиях чуждых цивилизаций.
Брайан кивнул. Почувствовал облегчение: хорошо было сознавать, что не одному ему лезли в голову безумные мысли.
— Я вот к чему: у нас нет никакого способа выяснить, осталось ли там внизу что-нибудь?
— Нет, — ответил Брайан. — Такой возможности у нас нет.
Над Иллинойсом низкие облака полностью закрыли черный массив земли далеко внизу. Он был уверен, что земля там была. Роки выглядели успокаивающе знакомыми даже с высоты в 36 000 футов. Но за их пределами он уже ни в чем не был уверен. А облачный покров мог простираться до самого Бангора. Без контроля над воздушными сообщениями он не имел возможности что-либо узнать. Брайан перебрал в голове несколько вариантов. Самым неприятным был такой: они прорвутся вниз сквозь облака и обнаружат, что никаких признаков жизни там нет, и что аэропорт тоже исчез. Где тогда ему совершать посадку этой птички?
— А я, понимаешь, всегда привык ожидать худшего, — сказал Ник.
«Худшего по сравнению с чем?» — подумал Брайан, но спрашивать не стал.
— А что, если ты опустишься вниз, и мы полетим на высоте пять тысяч, — предложил Ник. — Просто бросить взгляд. Может, зрелище небольших городков и автомагистралей нас как-то успокоит?
Брайан обдумывал уже эту идею. Она была очень заманчива.
— Соблазнительно, — сказал он, — но сделать этого я не могу.
— Почему?
— Потому что я в первую очередь отвечаю за пассажиров, Ник. Они ведь скорее всего ударятся в панику, даже если я им заранее все объясню. Подумай сразу об этом нашем скандальном приятеле, который опаздывает на важную встречу. Ну, тот, которому ты нос завернул.
— Беру его на себя, — ответил Ник. — Да и других, которые начнут бузить, тоже.
— Я уверен, что ты справишься, — согласился Брайан, — но все равно не вижу нужды пугать их. Мы в итоге и так все узнаем. Не вечно же нам быть наверху.
— Ты прав, дружок, — сухо отозвался Ник.
— Я мог бы это сделать, если бы был уверен, что под облаками окажусь на высоте хотя бы 4–5 тысяч футов, но без диспетчера и без связи с другими самолетами такой уверенности у меня нет. Я даже не могу предположить, какие там внизу погодные условия. Ты можешь, конечно, посмеяться, но…
— Я далек от смеха, дружок, поверь.
— А что, если предположить, что мы проскочили в некую временную петлю, как в фантастическом рассказе? Я опущу самолет под облака, и мы успеем увидеть бронтозавров, пощипывающих травку на поле фермера Джона, прежде чем нас разнесет на части какой-нибудь циклон.
— Ты и вправду думаешь, что такое возможно? — спросил Ник.
Брайан внимательно посмотрел на него, пытаясь понять, нет ли сарказма в его вопросе. Похоже, что нет, но — кто его знает? Британцы известны своим ехидным чувством юмора.
Брайан хотел рассказать ему, что однажды видел нечто похожее, но передумал, решив, что это прозвучит тоже несерьезно.
— Нет, конечно, такое вряд ли возможно, — сказал он. — Но ты, я думаю, представляешь себе, что у нас нет ни малейшей идеи относительно того, что происходит и с чем мы имеем дело. Можем, например, врезаться в совершенно новую гору, которая прежде была Нью-Йорком, или столкнуться с другим самолетом. Вообще, если это искривленное время, мы точно так же могли бы оказаться в будущем, как и в прошлом.
Ник посмотрел сквозь окно.
— Похоже, что все небо наше.
— Здесь, наверху — да. А внизу — кто знает? Вот это «кто знает» для пилота авиалиний — рискованная ситуация, вроде того, что выпадет в кости. Я намерен пролететь над Бангором, если такие облака и над ним. Пролетим тогда над Атлантикой и нырнем под потолок на обратном пути дугой. Не так будет рискованно, если снизимся над водой.
— Ясно. Значит, пока что продолжаем полет.
— Правильно.
— И выжидаем.
— Тоже верно.
Ник вздохнул.
— Ну что ж, ты — капитан.
Брайан улыбнулся.
— Считай, что вам всем повезло.
Глубоко в трещинах на дне Тихого и Индийского океанов живут рыбы, которые никогда не видели и не ощущали солнечного света. Эти странные создания плавают в безднах, как призрачные баллоны, освещаемые изнутри собственным свечением. Хотя они и выглядят хрупкими созданиями, на самом деле это чудо биологии, созданное, чтобы выдерживать давление, способное в один миг расплющить человека. Их великая сила одновременно и их слабость: пожизненно заключенные в своем странном теле, они обречены вечно существовать в черных безднах. Если их ловят и вытаскивают на поверхность, к солнцу, они просто взрываются. Не внешнее давление разрушает их, а как раз его отсутствие.
Крэг Туми вырос в своей собственной темной трещине и жил в собственной атмосфере высокого давления. Его отец был служащим в банке. Он подолгу отсутствовал дома — карикатурный тип круглого отличника. Своего единственного сына он подгонял так яростно, как и самого себя. Истории, которые рассказывал отец на сон грядущий, когда Крэг был еще совсем ребенком, пугали мальчика. И не удивительно, потому что страх был именно той эмоцией, которую Роджер Туми старался пробудить в мальчике. Эти истории главным образом были о расе чудовищных созданий, называемых лангольерами. Их миссия в жизни, их, так сказать, работа (а в мире Роджера Туми все имело свою работу, все занималось выполнением серьезных задач) состояла в том, чтобы набрасываться на ленивых расхлябанных детей. К тому времени, как ему исполнилось семь лет, Крэг стал целеустремленным круглым отличником во всем, как и его отец. Он решил навсегда: лангольерам до него не добраться. Никогда.
Четвертной табель, в котором не стояли сплошные пятерки, был неприемлемым. Иная оценка становилась темой лекции, насыщенной пугающими предостережениями о том, какой станет жизнь, когда придется рыть канавы или опорожнять мусорные ящики. Четверка была наказуема обычно недельной изоляцией в своей комнате. В течение такой недели Крэгу разрешалось только ходить в школу и появляться за столом во время семейной трапезы. Для хорошего поведения выходных не было. С другой стороны, выдающееся достижение, например, когда Крэг в соревнованиях трех школ победил в десятиборье, никакой похвалы не удостаивалось. Когда Крэг показал отцу медаль за такое достижение, врученную ему в присутствии всех учащихся, отец посмотрел на нее, невразумительно хмыкнул и снова уткнулся в свою газету. Крэгу было девять лет, когда отец умер от сердечного приступа.
