Это было великолепно. Толпа мгновенно успокоилась. Брат с сестрой появились, как ни в чем не бывало вальсируя.
Крепкие руки молодого кавалерийского офицера, привычного к изнурительным учениям в казачьем полку, легко несли полумертвую ношу.
Почти все присутствующие сочли Веру разве что немного усталой. Спокойствие было восстановлено — такова психология толпы, — и под звуки чарующего венского вальса Хилков с сестрой незаметно покинул зал, велел подать бренди и уложил Веру в постель.
О Соколе никто и не вспоминал. Впрочем, было высказано несколько туманных предположений, о которых вскоре забыли. Странная, смешанная с тревогой симпатия толпы сосредоточилась на Вере. Как только все убедились, что она в безопасности, темный, архаичный ужас, весь вечер неприятно щекотавший нервы присутствующим, сразу исчез. Дон Кихот танцевал, увлеченно и беззаботно. За танцами последовал ужин, инцидент был исчерпан, он растворился в общей суматохе бального безумия. Никто даже не заметил, что Пьеро так и не появился в зале.
Доктор Плицингер не спал всю ночь. Составить свидетельство о смерти не всегда так просто, как кажется людям несведущим. То, что Бинович, сорвавшись с двадцатиметровой скалы, погиб от удушья, не укладывалось в голове. Но что еще более странно: рухнувшее с большой высоты тело мирно покоилось на песке — не изувеченное, с целыми костями и мышцами, на коже ни единой ссадины или синяка. В песке не обнаружили ни малейшей вмятины. Бинович лежал на боку, словно спал, сложив темные крылья за спиной, как это делают большие птицы, умирая в одиночку. На лице, под маской Гора, застыла улыбка. Казалось, в своем полете к смерти он наконец приобщился стихии, которую так страстно любил. И только Вера видела те огромные крыла, которые, маняще вздымаясь над бездной, перенесли его в иной мир.
Плицингер их тоже видел. Однако он решительно утверждал, что они принадлежали одному из тех больших черных соколов, что охотятся на холмах Мукаттам и ночуют на скалах позади отеля. Впрочем, он и Вера сошлись в одном: высокий пронзительный крик, рыдающий и неистовый, был, несомненно, криком черного сокола, зовущего подругу; Услышав его, Вера на секунду замешкалась — и была спасена. Еще мгновение — и она унеслась бы с Биновичем навстречу смерти…
Бывают ночи просто темные, но порой ночная тьма внушает трепет — словно таит в себе возможность неких зловещих и таинственных событий. Во всяком случае, это утверждение верно для некоторых глухих отдаленных предместий, где редкие фонари не в силах рассеять густой мрак, где мало что происходит, где звонок в дверь звучит подобно грозному вызову в суд и где люди восклицают: «Надо переезжать в город!» В садах вокруг особняков там вздыхают на ветру дряхлые кедры, но живые изгороди сопротивляются движению воздуха, а темнота наполнена приглушенными звуками ночной жизни.
Именно в такую ноябрьскую ночь влажный бриз едва шевелил ветви серебристых сосен по обеим сторонам узкой аллеи, ведшей к особняку «Лорелз», где жил полковник Мастерс — отставной командир Индийского полка Хамбер Мастерс, об аристократическом происхождении которого свидетельствовало множество дополнительных инициалов после имени. Поскольку у горничной из немногочисленного штата прислуги был в тот вечер выходной, на резкий звонок, неожиданно раздавшийся вскоре после десяти часов, к двери подошла кухарка — подошла и едва не задохнулась от удивления и страха. Внезапное дребезжание колокольчика она сочла звуком неприятным и нежеланным. Моника — обожаемое, хотя и несколько заброшенное дитя полковника — спала наверху. Но кухарка испугалась не того, что неожиданный шум потревожит девочку, и не слишком громкого для столь позднего часа звонка колокольчика. Ей стало страшно оттого, что она увидела на ступеньках за открытой в дождливую ночь дверью черного человека. Да, под дождем, на ветру стоял высокий худой «черномазый» со свертком в руках.
Во всяком случае, какой-то темнокожий, впоследствии решила женщина. Негр, индус или араб. Словом «черномазый» она обозначала любого человека, не принадлежавшего к белой расе.
Человек в грязном желтом плаще и засаленной мятой шляпе, — «похожий на дьявола, спаси Господи», протянул ей из темноты сверток; сверкавшие глаза его полыхнули красным огнем, когда в них отразился свет лампы. «Полковнику Мастерсу, — скороговоркой прошептал он. — Лично в руки. Только ему, и никому больше». И затем посыльный растаял в темноте со своим «странным чужеземным акцентом, огненными глазами и отвратительным шипящим голосом».
Он исчез. Ветреная дождливая ночь поглотила его.
Итак, кухарка, лишь на следующий день обретшая способность изъясняться членораздельно, осталась стоять перед закрытой дверью с небольшим бумажным свертком в руке. Настойчивый приказ отдать посылку лично в руки хозяину чрезвычайно поразил женщину, — правда, положение ее несколько облегчалось тем обстоятельством, что полковник Мастерс никогда не возвращался домой раньше полуночи, и, таким образом, необходимость немедленных действий отпадала. Мысль эта утешила женщину и помогла ей частично вернуть утерянное самообладание, хотя она — встревоженная, полная подозрений и сомнений — продолжала стоять на месте, осторожно держа сверток в руках. Посылка, даже принесенная таинственным темнокожим незнакомцем, сама по себе не являлась поводом для испуга. Однако кухарка определенно чувствовала страх. Вероятно, свою роль здесь сыграли инстинкт и склонность к суевериям. Кроме того, тревогу внушала сама обстановка: ветер, дождь, пустой темный дом — и неожиданное появление черного человека. Смутное чувство ужаса проникло в ее сердце. Ирландская кровь вызвала к жизни из глубин подсознания древние видения. Женщина задрожала всем телом, словно в свертке находилось нечто живое, опасное, ядовитое, явно нечестивого происхождения, и выронила посылку из внезапно ослабевших рук. Та упала на мозаичный пол со странным резким стуком и осталась лежать неподвижно. Кухарка опасливо разглядывала сверток, но, слава Богу, он не шевелился — обыкновенная посылка, завернутая в коричневую почтовую бумагу. Принесенная при свете дня простым посыльным, она могла содержать товар из бакалейной лавки, табак или даже починенную рубашку. Женщина настороженно прищурилась: этот сухой резкий стук озадачил ее. Несколько минут спустя она вспомнила о своем долге и, по-прежнему дрожа всем телом, робко подняла сверток с пола. Его нужно было отдать полковнику «лично в руки». Кухарка пошла на компромисс: решила оставить посылку на столе в кабинете хозяина и утром сказать ему о ней. Правда, полковник Мастерс, со своим темным восточным прошлым, крутым нравом и властностью истинного тирана, мало располагал к общению и в лучшее время суток, а по утрам тем более.
