Илта медленно обошла скульптуры, склонив голову перед грозным богом. Губы ее шептали мантры, тонкая узкая ладонь на мгновение прислонялась к груди каждого из Четырех — воителей и правителей, объявленных псами Разрушителя Миров.
Чингиз-хан. Хубилай. Даян-хан. Унгерн фон Штернберг.
Перед последним изваянием Илта несколько задержалась, вглядываясь в аристократическое узкое лицо, так отличающееся от ликов остальных Дланей Четырехрукого. Странно, но Илта чувствовала некую таинственную связь с этой «легендой русского Харбина». Может потому, что он был рожден у берегов того же далекого западного моря, где появилась на свет мать Илты. А может и из-за того поистине священного безумия, что так удачно передал приглашенный из Германии скульптор, изображая глаза неистового барона. Именно он, единственный из Четырех воевавший с теми же врагами, с которыми шла война и сейчас, был вторым после Чингиз-хана, воплощением Махакалы, наиболее почитавшимся в Урге. Именно рядом с Унгерном стояла бронзовая коновязь к которой во время праздника привязывали священных коней. Впрочем, в иные, особо торжественные дни, коновязь служила для менее безобидного действа — об нее ломались хребты приносимых в жертву Махакале.
Пока это свершилось только один раз — когда сюда привели захваченных в плен Хорлогийна Чойбалсана и Георгия Жукова, которого после неудач на Западном фронте разжаловали в комкоры и отправили на восток. Здесь опальный командарм попытался повторить победу 1939-го, даже бой наступавшим японцам был дан все на том же Халхин-голе. Грандиозное танковое сражение шло два дня и до последнего было неясно, кто возьмет верх. Дело решили подоспевшие на вторые сутки канадские части, советско-монгольские войска были окружены и разбиты. Пленников содержали сначала в тюрьме Урги, а после прибытия в столицу статуи Махакалы, свершилось и жертвоприношение. Случайно или нет, но умирающий комкор закончил жизнь в ногах у белогвардейца.
Илта вспомнила стихи Арсения Несмелова. В свое время Илте тогда было поручено «разрабатывать» Российскую фашистскую партию и она часто общалась с талантливым русским поэтом.
И яростью,
бредом ее истомяся,
кавказский клинок,
— он уже обнажен, —
в гниющее
красноармейское мясо, —
повиснув к земле,
погружает барон.
Опущенный к земле клинок был, правда, явно не кавказский — Илта достаточно хорошо разбиралась в холодном оружии, чтобы понять, что немецкий скульптор скорей вспомнил о тевтонских предках барона — потому тот и держал обращенный вниз западный меч. Врезультате Унгерн выглядел неким «крестоносцем» среди азиатских завоевателей, но это странным образом только подчеркивало целостность скульптурной композиции. А в день, когда свершалась казнь, сходство со стихами стало и вовсе законченным.
«Гниющее красноармейское мясо». Хорошо сказал поэт!
Невольно вспомнилась сцена в лаборатории «Отряда 731». Впрочем, и те из красных, кто пока считает себя живыми, немногим отличались для Илты. Большевизм, по ее глубокому убеждению был порчей, заразой, всей гнилью мира — и сейчас она склонила голову, шепча благодарственные молитвы неукротимому борцу против красной чумы.
От ее мыслей Илту отвлек звук мотора. Она подняла голову, как раз, чтобы увидеть как к Урге спускается хорошо знакомый ей «Накадзима». Куноити развернулась и зашагала в сторону той части города, где располагался японский аэродром и базировался японский контингент. По дороге она гадала, как отреагирует Сиро Исии на то, о чем может поведать ему Илта.
В отсутствии Илты Наташа жила в ее комнате, постепенно свыкаясь с окружающей обстановкой. Ее по-прежнему охраняли, но уже менее навязчиво, позволяя выходить в коридор и даже во двор, следя лишь за тем, чтобы русская девушка не заходила туда, где ей появляться не стоило. Впрочем, Наташа и не собиралась гулять по «кухне смерти». Бежать она тоже не пыталась — куда, зачем? К своему неудовольствию, девушка начала замечать, что окружающие ее буржуазные удобства ей начинают нравиться. К ней даже приставили служанку — пожилую монголку, с грехом пополам болтающую по-русски. С ее помощью Наташа немного благоустроила аскетичную комнату Илты: на тумбочке появилась расписная циновка, на которую была водружена ваза с цветами, на стенах появилосьнесколько картин.
Один раз к Наташе заглянул сам Сиро Исии — привыкший бодрствовать ночами, он пришел когда девушка собиралась отойти ко сну. Хорошо зная кто этот великан-японец, докторша побледнела как смерть, ожидая самого худшего. Однако «папаша» был достаточно доброжелателен: поздоровался, расспросил о ее прежней жизни, немного поговорил с Наташей на медицинские темы, так что девушка отошла от первоначального страха. Даже расхрабрилась настолько, что когда Сиро Исии собираясь уходить, спросил, не нужно ли ей чего, попросила небольшой радиоприемник. Японец пообещал распорядится и ушел, не забыв, напоследок, мазнуть Наташу взглядом, после которого девушке захотелось принять душ.
Однако пока Сиро Исии не торопился с претворением своих желаний в жизнь, а распоряжения его все же очень быстро выполнялись — наутро на столе в комнате Илты появился небольшой преемник. Сейчас она крутила ручку, пытаясь поймать какую-нибудь русскоязычную волну. Им оказалось эмигрантское радио в Харбине:
«Всего десять дней осталось до официального визита главы Даманьчжоу-диго императора Сюаньтуна Кэндо в Хабаровск. Визит будет приурочен к трехлетию освобождения союзными войсками столицы русского Приамурья от большевистской власти. Вместе с императором Хабаровск ожидает командующего Квантунской армией Ямада Отодзо, командираа Второго (Амурского) канадского корпуса Гая Саймондса, Походного атамана дальневосточных казачьих войск, регента Монгольского государства Григория Семенова и других официальных лиц. Ожидается, что во время визита императора в Хабаровске пройдет торжественный парад новейшей военной техники, состоится обращение Кэндо к жителям Хабаровска. Уже сейчас в город съезжается народ со всех освобожденных земель, в связи с чем предприняты усиленные меры безопасности…»
— Красиво жить не запретишь, я смотрю — раздался веселый голос от двери. Наташа подкинулась — в комнату входила улыбающаяся Илта. Последующая реакция русской девушки удивила не только куноити, но и саму Наташу, с радостным криком повисшую на шее уфиннояпонки. Та аж пошатнулась — все же Наташа была заметно выше и крупнее изящной куноити.
— А говорила, скучать не будешь, — усмехнулась Илта, расцепляя руки девушки у себя на шее и усаживаясь с ней на кровать, — ну, рассказывай, что тут было без меня.
