Старухи были явно в ударе. Я весь обратился в слух. Но в эту минуту Бьондетта, оставив танцы, подбежала, схватила меня за руку и насильно увела.
— Почему ты покинул меня, Альвар? Что ты здесь делаешь?
— Я слушал, — начал я.
— Как! — воскликнула она, увлекая меня прочь. — Ты слушал, что поют эти старые чудища?
— В самом деле, дорогая, эти странные существа знают больше, чем можно было бы подумать. Они сказали мне…
— Конечно, — перебила она с усмешкой, — они занимались своим ремеслом, гадали тебе, и ты поверил им! При всём своём уме ты легковерен, как ребёнок. И вот эти-то созданья заставили тебя забыть обо мне?
— Напротив, дорогая, они как раз собирались рассказать мне о тебе!
— Обо мне! — быстро воскликнула она с каким-то беспокойством. — А что они обо мне знают? Что они могут сказать? Ты бредишь. Тебе придётся танцевать со мной весь вечер, чтобы заставить меня забыть твоё бегство.
Я последовал за нею и вновь оказался в кругу танцующих, не сознавая, однако, ни того, что творилось вокруг меня, ни того, что делал я сам. Я думал лишь об одном: как бы ускользнуть и разыскать, если возможно, моих гадалок. Наконец, улучив удобную минуту, я в мгновенье ока устремился к моим колдуньям, разыскал их и повёл в маленькую беседку, находившуюся за огородом. Там я принялся умолять их, чтобы они сказали мне со всей ясностью, в прозе, без иносказаний, всё что им известно обо мне сколько-нибудь интересного. Мои заклинания звучали весьма красноречиво, ибо руки у меня были полны золота. Они сгорали от желания говорить, я слушать. Вскоре у меня не осталось ни малейших сомнений, что они осведомлены относительно самых сокровенных дел моей семьи и смутно знают о моей связи с Бьондеттой, о моих опасениях и надеждах. Я узнал довольно много нового и надеялся узнать ещё больше. Но мой Аргус следовал за мной по пятам.
Бьондетта не подбежала, а подлетела к нам. Я хотел было заговорить.
— Не оправдывайся! — воскликнула она. — Повторение проступка непростительно!..
— О, я уверен, что ты простишь мне его! — возразил я. — Хоть ты и помешала мне узнать всё, что я мог, я уже и сейчас знаю достаточно…
— Чтобы наделать глупостей. Я вне себя! Но сейчас не время ссориться. Если мы не считаемся друг с другом, то по крайней мере обязаны считаться с хозяевами. Все уже садятся за стол, я сяду рядом с тобой. И больше не допущу, чтобы ты ускользнул от меня.
На этот раз мы оказались напротив новобрачных. Они были разгорячены увеселениями этого дня. Маркое бросал на свою невесту пламенные взгляды. Луисия смотрела уже не так робко. Правда, стыдливость брала своё, покрывая её щеки ярким румянцем. Бутылки с хересом, не раз обошедшие стол, развязали языки. Даже старики, оживившись от воспоминаний о былых радостях, подзадоривали молодёжь шутками, в которых было больше озорства, чем весёлости. Вот какая картина была перед моими глазами. А рядом со мной другая, более подвижная, более изменчивая.
Бьондетта, казалось, была охвачена то страстью, то досадой. Её уста то сжимались с гордым презрением, то раскрывались в ослепительной улыбке; она то дразнила меня, то надувала губки, то щипала меня до крови, то наступала мне потихоньку на ногу. Словом, это был одновременно знак благосклонности, упрёк, наказание, ласка; весь во власти этих противоречивых чувств, я испытывал неизъяснимое смятение.
Новобрачные скрылись; часть гостей, по тем или иным причинам, последовала за ними. Мы встали из-за стола. Одна из женщин — мы знали, что это тётка фермера, — взяла восковую свечу и повела нас в маленькую комнату, имевшую не более двенадцати квадратных футов. Вся обстановка её состояла из кровати, шириной в четыре фута, стола и двух стульев.
— Вот единственное помещение, которое мы можем предложить вам, сударь, и вам, сударыня. — С этими словами наша спутница поставила свечу на стол и вышла. Мы остались одни.
Бьондетта опустила глаза. Я спросил её:
— Значит, вы сказали, что мы муж и жена?
— Да, — ответила она. — Я могла сказать только правду. Вы дали мне слово, я дала вам своё — это главное. Я не придаю значения всем этим вашим обрядам, которыми вы хотите оградить себя от нарушения верности. А остальное уже от меня не зависело. Впрочем, если вам не угодно разделить со мной отведённое нам ложе, вам придётся, к величайшему моему сожалению, устроиться без особых удобств. Мне необходим отдых; я не просто устала — я в полном изнеможении.
С этими словами, произнесёнными запальчивым тоном, она легла на кровать и повернулась лицом к стене.
— Как! Бьондетта! — воскликнул я. — Я вызвал твоё неудовольствие! Ты всерьёз рассердилась на меня! Как мне искупить свою вину? Требуй моей жизни!
— Идите, Альвар, и посоветуйтесь с вашими цыганками, — ответила она не оборачиваясь, — как вернуть покой моему сердцу и вашему.
— Но неужели мой разговор с этими женщинами послужил причиной твоего гнева? О, ты простишь меня, Бьондетта! Если бы ты знала, что их советы целиком совпадают с твоими, что под их влиянием я решил не возвращаться в замок Маравильяс. Да, решено, завтра мы едем в Рим, в Венецию, в Париж, всюду, куда ты захочешь. Там мы будем ждать согласия моей семьи…
При этих словах Бьондетта быстро обернулась. Её лицо было серьёзно, даже сурово.
— Ты помнишь, кто я, Альвар, чего я ждала от тебя, что я тебе советовала? Как! Я не могла добиться от тебя ничего разумного, даже пользуясь со всею осторожностью теми познаньями, которыми я наделена, а теперь ты хочешь, чтобы моё и твоё поведение определялось пустой болтовней двух созданий, одновременно презренных и опасных для нас обоих? Поистине, вскричала она в порыве отчаяния, — я всегда боялась людей; я медлила веками, не решаясь сделать выбор между ними. Теперь он сделан, сделан безвозвратно. О, как я несчастна! — и она залилась слезами, тщётно пытаясь скрыть их от меня.
Раздираемый самыми бурными страстями, я упал перед нею на колени.
— О, Бьондетта! — воскликнул я. — Если бы ты видела моё сердце, ты не стала бы разрывать его на части!
— Ты не знаешь меня, Альвар, и ты будешь причинять мне жестокие страдания, пока не узнаешь. Ну что же, я сделаю над собой последнее усилие, открою тебе все свои карты — может быть, это подымет твоё уважение и доверие ко мне и избавит меня от унизительной и опасной участи — делить их с другими. Советы твоих прорицательниц слишком совпадают с моими, чтобы не внушать мне опасений. Кто поручится, что за этими личинами не скрываются Соберано, Бернадильо, твои и мои враги? Вспомни Венецию. Ответим же на все их ухищрения такими чудесами, каких они, без сомнения, не ждут от меня. Завтра я прибуду в Маравильяс, куда они всеми способами пытаются не пустить меня; там меня встретят самые оскорбительные, самые грязные подозрения. Но донья Менсия — справедливая и почтенная женщина. Твой брат — человек благородной души, я отдам себя в их руки. Я буду чудом кротости, приветливости, покорности и терпения. Я выдержу любые испытания. — Она на мгновенье умолкла и затем горестно воскликнула: — Довольно ли будет такого унижения, несчастная сильфида? — Она хотела продолжать, но поток слёз не дал ей говорить.
